Однажды во время войны англичане разбомбили наш район, потому что в здании школы располагалась штаб-квартира немецкой разведки. Но школа-то как раз уцелела, зато несколько близлежащих блочных домов превратились в руины. Нетрудно заметить, что сейчас там, куда упали бомбы, стоят дома поновее и деревья потоньше, поскольку посажены после войны. Надеюсь, что в следующую войну наши противники не облажаются. По мне, так пусть эта война целиком развернется в нашем районе. Когда по понедельникам включается учебная воздушная тревога, я иногда воображаю себе, как истребитель «спитфайр» заходит в пике и методично обстреливает этот затхлый, прогнивший, ублюдочный район, как бросаются врассыпную местные обитатели… Чуть больше суматохи, чуть больше жизни – вот чего здесь так недостает. Они попробовали понатыкать открытых кафешек на торговой улице, но зайти туда смерти подобно. В душной комнате с зашторенными окнами дышится и то легче.
Недавно в мясной лавке в очереди передо мной стояла типичная представительница местного населения, скрывающая свое отвратное тело под ворохом меха, а измученное подтяжками лицо – под толстым слоем макияжа. По опыту знаю, что одного такого персонажа в день более чем достаточно. Вы бы слышали, каким самодовольно-капризным и высокомерным тоном она заказывала пятьдесят граммов того, пятьдесят сего. Мне бы на месте мясника, у которого под рукой столько ножей, потребовалась недюжинная выдержка. Но он был терпелив и лишь подобострастно кивал: «Большое спасибо, госпожа Ван Дриммелен… До свидания, госпожа Ван Дриммелен…» Что с него взять, ему надо зарабатывать на хлеб. Есть и другие примеры. Дирк, парнишка, работающий в овощном магазине, рассказывал мне однажды, в чем заключается их стратегия выживания. Приходит к ним за головкой лука вот такая же расфуфыренная кукла и начинает с порога качать права: «Нет, подай-ка мне все-таки вон ту, другую, более аппетитную…» – и так четыре раза. Продавцы не тушуются и не комплексуют, поскольку за каждый наклон за луковицей они накидывают по двадцать пять центов, так что покупательница раскошеливается по полной. Таким образом они получают хоть какую-то компенсацию за подобное унижение. Однако многие другие торговцы буквально сгибаются в дугу и ползают в ногах у клиентов. Самые продвинутые по этой части – владельцы деликатесных лавок. Но и конкуренция у них будь здоров. Кто первым доставит наитончайший окорок из Болгарии или молодую фасоль из Нигерии – от такой работы и нормальный человек загнется. С подобными экземплярами невозможно иметь дело, потому что они напрочь забыли, как следует себя вести. У них остались лишь смутные воспоминания о навыках человеческого общения, и порой кажется, что они охотно стерли бы их из памяти начисто. Нет, в нашем районе клиент отнюдь не король, а тот, кого следует как можно скорее забыть, чтобы не стошнило. Я ничего не выдумываю – приезжайте и убедитесь сами.
Вдова, с которой у моего отца роман, тоже из таких, что ходят в мясную лавку. Она, словно фрегат, плывет по улице и не замечает вокруг никого и ничего. Я, конечно, не знаю, какая она на самом деле. Я видел лишь намалеванные глаза-щелки и презрительно-надменный взгляд. И слышал рассказы отца, которому по барабану, что интересно его сыну, а что нет. Ему просто приятно похвастаться этой своей фантастической любовью, причем неважно кому. Я его понимаю, ведь у него нет друзей. Раньше его единственными слушателями были мама да я, а сейчас остался только я. Ничего лучшего, чем изредка кивать по ходу дела, я придумать не могу, и, видимо, его это вполне устраивает, потому что он может без устали молоть языком.
Нет, ему безусловно сорвало крышу. Однажды он спросил у меня, сколько, по моему мнению, ей лет. «Восемьдесят один», – выпалил я, не подумав. Надо было видеть выражение отцовского лица. Его крупный план можно было бы использовать в кульминации драматического фильма; режиссер бы обзавидовался, ведь даже после сотни репетиций он не достиг бы подобного эффекта – такого скорбного наклона головы, столь по-собачьи печального взгляда, говорящего «я не сержусь, я лишь огорчен», отчего на глаза мгновенно наворачиваются слезы. Я тут же раскаялся в своих словах. Я специально бил по пустым воротам, не стоило этого делать, мне стало его жаль. Иногда мне кажется, что он вообще ни в чем не петрит. Нехорошо, конечно, так думать о том, кто все же приходится тебе отцом.
С другой стороны, я был не так уж далек от истины. Меньше шестидесяти ей определенно не было. Отец же полагает, будто подцепил на крючок этакую гламурную фотомодель, что прогуливается по пляжу или бежит по волнам в рекламных роликах. В первый раз я увидел ее, когда мы с мамой потащились в обувной магазин покупать мне новые ботинки. Магазин называется «Chaussures Modernes», что по-французски означает «модная обувь», но ее-то как раз там днем с огнем не сыскать. Я честно признался маме – мне даром не нужно то, что выставляла из коробок худая как скелет продавщица, пошатывающаяся на высоких каблуках. Тут, легонько толкнув меня, мама шепнула мне на ухо: «Смотри, вот она…»
Я моментально врубился. Увиденное не оправдало моих опасений. То, чего я так боялся, наслушавшись отцовских баек и находясь в плену собственных фантазий (а именно что в реальности все окажется не так уж страшно и что всеми поносимая любовница моего отца предстанет «чудесным человеком» или, не дай бог, эффектной красоткой, от жгучего взгляда которой проваливаешься сквозь землю), к счастью, не подтвердилось.
Это чучело оказалось еще страшнее, чем рисовало мне мое смелое воображение. Она стояла перед витриной с прозрачными шарфиками и элегантными дамскими сумочками, беседуя с одной из продавщиц в каких-то восьми метрах от нас. На леопардовое манто, не гармонирующее с ее кукольной, щуплой фигурой, еще можно было бы смотреть сквозь пальцы, равно как и на кошмарные лаковые туфли и черную лаковую сумочку, висевшую на руке, но ее лицо…
Перво-наперво ее прическа… Создавалось впечатление, что даму стригли в аэродинамической трубе и со сверхвысокой для ее возраста, крейсерской скоростью. К тому же ее голова была словно бы слишком туго прикручена к шее, так что кожа на лице натянулась до предела, готовая лопнуть сию минуту даже при попытке улыбнуться. Признаю, что нос у нее был вполне ничего, тонкий, заостренный, с аристократической дугой. Помню, как отец показал мне однажды в книге об археологических раскопках изображение какой-то женщины-фараона, а может, это была просто подруга фараона, которая, по мнению отца, походила на его любовницу как две капли воды. Нефертити – так звали ту красавицу-фараоншу. Папаша мой действительно полагал, что у него роман с такой вот Нефертити. Фантазии ему было явно не занимать. Увидев ее тогда возле обувного магазина, я понял, что он имел в виду ее нос. Под носом, однако, был рот, который тут же перечеркивал ее единственное достоинство. Изнеженные губы, брезгливо дегустирующие самое дорогое шампанское и приемлющие лишь тончайше нарезанный лосось. Глаза у нее были почти грустные, очень большие и круглые, выражающие легкий испуг – будто она боялась, что в любой момент ее могут выгнать из магазина взашей, наплевав на все ее бабло. Нет, то, что я увидел, несомненно, успокаивало, но и, как это ни странно, слегка разочаровывало.
– Ну и шлюха! – сказал я по дороге домой, минуя сверкающие витрины торговой улицы.
