Получив у распорядителя призовые двадцать пять долларов, Конор спрятал деньги понадежнее, хотя и знал, что люди букмекера непременно их отберут. Натянув рубашку, он подхватил кожаный мешок, в котором хранилось все его имущество, и направился к выходу. В широком дверном проеме его встретили трое мужчин, и один из них, стоявший посередине, произнес:
– Кое-кто хочет перекинуться с тобой словечком.
– В самом деле? – Конор усмехнулся. – Мне очень жаль, но я уже ухожу.
– А я так не думаю. – Стоявший в середине сделал шаг вперед, и двое других последовали его примеру.
Конор мог бы справиться с каждым из них по отдельности, пожалуй, даже с двумя, но когда против тебя трое, то шансов нет, это ясно. «И убежать, конечно же, не удастся», – подумал Конор. Опустив свой мешок, он размахнулся и нанес одному из противников мощный боковой удар, сбив его с ног. Но двое других тотчас же схватили его за руки.
Конор изо всех сил вырывался, но освободиться ему не удалось. А сбитый им с ног мужчина уже поднялся и приблизился к нему. И в тот же миг Конор нанес ему удар ногой в пах. Но эта победа стала для него последней.
Противник выпрямился, и Конор увидел, как тот размахнулся. Уклониться не удалось, и у Конора от мощного удара в живот перехватило дыхание. А противник продолжал наносить удары – один задругам. Несколько минут спустя двое других отпустили его, и он рухнул на колени. Затем от удара по почкам растянулся на животе и, облизнув губы, почувствовал вкус крови. И почти тотчас же все трое начали пинать его ногами. Через некоторое время Конор услышал, как что-то хрустнуло. «Ребро…» – подумал он, с трудом удерживаясь от стона.
Проклиная свою собственную глупость, Конор попытался отползти в сторону. Наверное, ему нужно было согласиться на поражение. Когда же он научится не плевать против ветра?
– Хватит, – послышался вдруг чей-то голос.
Конор почувствовал, как его перевернули на спину, а затем увидел стоявшего над ним невысокого худощавого мужчину с тонкой сигарой в зубах. Он поставил Конору на шею начищенный до блеска ботинок и проговорил:
– Позвольте представиться. Я – Вернон Тайлер. Но поскольку вы тут чужак, то мое имя, возможно, ничего вам не скажет. Так что я, пожалуй, объясню вам, как тут у нас обстоят дела. – Вернон убрал ногу с шеи Конора и затянулся сигарой. Потом вновь заговорил: – Мне принадлежит большая часть этого города, а также земли в окрестностях, которые я сдаю в аренду местным фермерам. Я владею лавкой и лесопилкой. Мне принадлежат ресторан, газета и гостиница. А то, что мне не принадлежит, я могу купить, если захочу. Я в этом городе босс. Я – банк, я – закон. Ты меня понимаешь, парень?
Конор с трудом кивнул. Он очень хорошо все понял. Все это, хоть и сказанное с другим акцентом, он уже слышал.
– Вот и замечательно, что понял, – продолжал Тайлер. – Сегодня вечером, парень, ты обошелся мне в кругленькую сумму, а я не люблю терять деньги. Так вот, если перейдешь мне дорогу еще раз, я сотру тебя в порошок. – Вернон швырнул сигару на пол и растер ее каблуком. Потом наклонился и, запустив пальцы в потайной карман Конора, вытащил оттуда деньги. Повернувшись к троице, стоявшей рядом, он сказал: – Возьмите этот мешок с дерьмом и бросьте его там, где ему место.
Конора тотчас же схватили за руки и поволокли по земле к стоявшей неподалеку повозке. Он стиснул зубы, перенося боль без малейшего звука. Закричать, показывая, как тебе больно, – значит сдаться.
Тронувшись с места, повозка покатила по ухабистой дороге. И каждый ухаб, каждая рытвина отзывались болью во всем теле. Конор закрыл глаза и начал считать про себя от тысячи до единицы – этот трюк он освоил уже давно. Если сосредоточиться на бессмысленном занятии, то иногда удается держать боль в узде. «Девятьсот девяносто девять, девятьсот девяносто восемь…»
Он лежал в повозке, катившей мимо полей Луизианы, но мысленно снова оказался в Маунтджое, в тюремной камере, в руках ублюдков-оранжистов.[1]
Повозка замедлила ход. «Семьсот двадцать шесть…» Кто-то пнул его сапогом, и он, выкатившись из повозки, упал на пыльную дорогу. «Семьсот двадцать пять, семьсот…»
В следующее мгновение Конора поглотила благословенная тьма, и он погрузился в небытие.
Оливии Мейтленд требовался мужчина. Требовался не только потому, что она хотела расчистить южное пастбище и следующей весной посадить там хлопок. Не только потому, что изгороди постоянно падали, а заднее крыльцо осело. И не потому, что через два месяца созреют персики, но некому помочь ей при сборе урожая.
Нет, дело было в том, что Оливия Мейтленд ужасно боялась высоты, а крыша уже давно протекала.
Она щелкнула поводьями, но Келли, упрямый старый мул, намеревался доставить ее в город, когда сам считал нужным, и спешить он вовсе не собирался. Поерзав на сиденье, Оливия попыталась набраться терпения. Может, на этот раз, приехав в город, она узнает, что кто-то откликнулся на ее объявление в газете. Она потратила деньги, полученные от продажи яиц, чтобы разместить объявление о поиске, но прошло уже больше трех месяцев, а никто до сих пор не откликнулся. Конечно, все, что она может предложить, – это кров и стол, а такое вознаграждение мало кого привлекает. Мужчины, жившие в окрестностях Каллерсвилла, предпочитали работать на лесопилке или арендовать ферму.
Капля дождя упала ей на руку, оставив темное пятно на поношенной кожаной перчатке. Потом упала еще одна капля, и еще… Оливия посмотрела на тяжелые свинцово-серые тучи над головой и задумалась, не повернуть ли обратно. Дождь уже шел накануне, и дорогу развезло. Она, конечно, сможет добраться до города, но если сейчас снова разразится буря, то Келли вряд ли сумеет доставить ее домой.
Возможно, она напрасно едет в город. В прошлую поездку Стэн сказал ей, что она больше не сможет покупать в его лавке в кредит. И теперь Оливия не знала, стоит ли снова просить его об этом.
Уставившись на ухабистую извилистую дорогу, Оливия тяжело вздохнула. После войны жизнь и так была тяжелой, а теперь стало еще тяжелее, потому что прошлым летом умер Нейт. Он был стар и часто болел, но для своего возраста был довольно крепок, ловко обращался с молотком и всегда помогал Оливии убирать урожай.
Ей нужно было растить трех дочерей, ухаживать за свиньями и курами, собрать урожай персиков в сентябре – но как одной управиться со всеми делами? До смерти Нейта Оливия даже не думала о том, что настолько зависела от старого фермера. Как же она теперь будет заботиться о своих девочках, если не удастся продать урожай персиков? Может, не следовало брать их к себе, когда их родители умерли? Да, возможно, не следовало. Возможно, им было бы лучше в приюте.
Оливия снова вздохнула. Ей было двадцать девять лет, но временами ей казалось, что гораздо больше.
