— Сестра Марта, — ворчливо сказала Долорес, распекая провинившуюся послушницу, — носит в сердце своем великое горе…
А потом сестра Долорес рассказала девушкам о том, что сестра Марта не может, как другие послушницы, поведать о своем детстве, о своей семье или же о том, что заставило ее избрать жизнь монахини. В памяти у Марты сохранились лишь события последних трех лет; тогда, три года назад, ее доставили в лазарет после ужасного несчастья, а когда бедняжка наконец пришла в себя, она, оказалось, не знала ни кто она такая, ни откуда. Даже имя Марта не было ее настоящим именем; так назвала ее мать-настоятельница, ибо девушка была такой же смиренной труженицей, как библейская Марта.
— И другим послушницам не мешало бы брать с сестры Марты пример во всем, — закончила сестра Долорес.
Услышав эту историю, сестра Бригитта начала наблюдать за Мартой, и чем больше она видела, тем больше восхищалась тихой, спокойной девушкой. Сестре Марте не нужно было подолгу разговаривать с другими сестрами, ведь дела говорят сами за себя. Не было такой грязной, такой черной работы, за которую не взялась бы сестра Марта. И другие послушницы нередко пользовались Этим, прячась в нишах монастырской стены в тот момент, когда нужно было вынести помойные ведра или собрать грязное постельное белье и оттащить его в прачечную. Увы, многие порой отлынивали от работы — но только не сестра Марта. И в глазах сестры Бригитты сестра Марта была и Девой Марией, и матерью-настоятельницей в одном лице. Бригитта испытывала перед ней благоговейный трепет и даже страх, но в то же время, видя в ней своего кумира, превратилась в самую преданную ее защитницу.
Заметив, что Марта начинает успокаиваться, сестра Бригитта пнула носком башмака камешек, и он со стуком покатился по вымощенной плитами дорожке; таким образом Бригитта неуклюже попыталась предупредить Марту о своем приближении. Бригитта знала, что Марте не хотелось бы, чтобы кто-нибудь застал ее в таком состоянии.
— Марта! — тихо окликнула Бригитта девушку. И тут же добавила: — Вот вы где!
После чего медленно двинулась к коленопреклоненной Марте.
Когда Марта поднялась и обернулась, в глазах у нее не было слез. Она улыбалась совершенно спокойно. Взор ее был светел и чист.
Сестра Бригитта торопливо объяснила:
— Я вас ищу. Мать-настоятельница послала меня за вами. У нее отец Хоуи.
— О, — выдохнула Марта. — В таком случае, будь добра, возьми Эти цветы. Сестра Долорес попросила меня нарвать бледно-желтых нарциссов для лазарета.
Она протянула букет сестре Бргитте, и быстро зашагала по дорожке.
— Марта? — Сестра Бригитта догнала девушку и легко коснулась ее руки.
— Да? — откликнулась та, удивляясь. Выражение лица Марты не располагало к изъявлению сочувствия, и сестра Бригитта отступила.
— Нет, ничего… — с запинкой ответила она. — Я только хотела спросить, увидимся ли мы позже в лазарете.
— Да, разумеется, — ответила Марта, спеша своим путем.
Она видела, с каким любопытством смотрит на нее юная послушница, однако не собиралась ничего ей объяснять. Марта не сомневалась, что все монахини с жаром обсуждают ее вчерашний поступок. Еще бы! Сестра Марта — послушница, которую никогда ни в чем нельзя было упрекнуть, — выбежала из храма, словно за ней гналась свора адских псов.
Она не хотела лгать, но и заставить себя открыть кому-нибудь свою страшную тайну тоже не могла. Марта не сомневалась, что, если бы безрассудство толкнуло ее на этот шаг, сестра Бригитта смотрела бы на нее уже не с сочувствием, а с суеверным ужасом.
Ведьма. Безумица. Лунатичка. Вот что непременно станут думать о ней все вокруг, если когда-нибудь узнают о ее Голосе. Ее ведь и так считают девушкой со странностями. Порой и Марта сама спрашивала себя, а нормальна ли она. Однако она знала, что Голос — не плод ее воображения. Она была твердо уверена в этом. Как и в том, что после прошедшей ночи не в состоянии больше жить с этой ложью.
Мечта Марты постричься в монахини и укрыться за стенами святой обители сестер Девы Марии обратилась теперь в прах. Именно из-за этого девушка не смогла сдержать слез. Впрочем, она знала, что ей нужно делать. Она должна найти способ вернуться в свою прошлую жизнь и помешать случиться всему этому кошмару. Да, именно в этом состоял долг сестры Марты! Однако сердце ее замирало от страха. Ведь жизнь в монастыре — это было все, что ома знала. Здесь девушка чувствовала себя в безопасности. И вскоре другие монахини приняли Марту в свое число…
Но думать об этом было уже слишком поздно. Марта приняла решение и не должна была отступать.
Войдя под своды монастыря, она на миг остановилась, чтобы вобрать в себя знакомые звуки и запахи. В этой части здания царила тишина. В другом крыле, за большой дубовой дверью, находился сиротский приют. Стоило Марте лишь подумать о детях, как на душе у нее сразу потеплело. Девушке не понадобилось много времени и сил, чтобы завоевать доверие малышей. Они полюбили ее сразу — крепко и безоглядно.
На глаза у нее вновь навернулись слезы, и она глубоко вздохнула, с трудом сдерживая рыдания. Нет-нет, плакать ей сейчас нельзя! Голова ее должна оставаться ясной, а душа безмятежной перед встречей с матерью-настоятельницей и отцом Хоуи.
Марта не боялась, что они могут с отвращением отвернуться от нее, даже если вдруг узнают о ее Голосе; однако девушка была уверена, что они не одобрят решения, которое она приняла. Марта относилась к этим людям как к настоящим своим родителям; они всегда были для нее добрым отцом и почтенной матушкой — с той самой минуты, как Марта очнулась в лазарете и увидела их ласковые, сочувственные лица, склонившиеся над ней. И теперь отец Хоуи и мать-настоятельница сделали бы все для того, чтобы Марта была счастлива; они попытались бы исцелить ее, снять с нее проклятие, изгнать из нее злого духа — ее Голос, чтобы он никогда больше не беспокоил ее вновь.
Она и сама хотела этого. И боялась этого больше всего на свете.
Марта торопливо прошла в свою маленькую келью с побеленными стенами и голым деревянным полом. Обстановка в келье была более чем скромной: стол и стул, кровать и комод. Единственной яркой вещью, которая, кстати, сразу бросалась в глаза, было пестрое стеганое одеяло, самой Мартой собственноручно сшитое из лоскутков.
У нее не сохранилось ни одной мелочи, ни одной вещицы из прошлой жизни — ничего такого, что помогло бы отгадать, кем Марта была раньше. Она не несла с собой ни саквояжа, ни сумочки — ничего, что могло бы хоть то-то рассказать о ней, — в тот миг, когда промчавшаяся мимо карета сбила ее прямо у ворот монастыря. Лоскутное стеганое одеяло было единственной вещью, которая принадлежала ей в этом мире.
Сняв с себя огромный передник, который она надевала, чтобы защитить от грязи свою одежду, Марта обмакнула кусок ткани в кувшин с холодной водой, быстро протерла лицо и руки, после чего подошла к маленькому осколку зеркала, висевшему на стене, и бросила беглый взгляд на свое отражение. Поправив апостольник[1]на голове, она глубоко вздохнула и погрузилась в свои думы.
