— Сбавь, черт побери, скорость или смотри, куда едешь! — рявкнул Джонни, протянув на переднее сиденье руку со значком. Звезда шерифа из Техаса не имела законной силы в Калифорнии, но Джон Томас был слишком зол, чтобы смущаться такими пустяками.
Потрясенное выражение на лице таксиста отнюдь не помогло успокоить нервный спазм, который Джон Томас ощущал в желудке; он знал, что ощущения утопающего, с которыми он прожил последние сорок восемь часов, не имеют никакого отношения к калифорнийскому дорожному движению.
Несколько минут спустя таксист притормозил перед розовым оштукатуренным фасадом квартирного комплекса, окруженного пальмами.
Черный кованый забор и полуоткрытые ворота безошибочно подсказали Джону, что он находится в пригороде Лос-Анджелеса.
Он выбрался из такси, держа сумку в одной руке, шляпу в другой, затем сунул несколько купюр через открытое боковое окошко такси.
— Бог ты мой! — пробормотал он, надевая стетсон и сдвигая его затем на затылок. — Розовые дома! У нас в Чероки либо прошлись бы по ним побелкой, либо спалили бы их все к чертовой матери, лишь бы не смотреть на такое убожество.
— Что вы говорить мне? — пропищал таксист.
Джон Томас лишь покачал головой и махнул рукой, отпуская машину. Затем медленно и глубоко вздохнул и ступил на тротуар. Прямо перед ним росли тощие городские пальмы, вокруг царила крикливая смесь ярких красок. Поправив стетсон, Джонни подхватил сумку и направился к двери, которая, он надеялся, была дверью квартиры 214.
Он прошел еще только вторую дверь в длинном ряду квартир, а уже успел встретить двух мужчин, державшихся за руки, женщину с фиолетовыми волосами, одетую в обтягивающее розовое трико, юнца, выгуливавшего четырех собак — каждая не больше молодого броненосца, — и получил недвусмысленное предложение от девчонки подросткового возраста, годившейся ему в дочери.
Но как только Джонни оказался у двери с номером 214, его перестало заботить, где он находится; его волновала лишь та, которую ему предстояло увидеть.
Он и Саманта уже не были подростками. Но они были друзьями задолго до того, как стали любовниками, и, несмотря на болезненное расставание, он все еще считал ее больше, чем просто другом.
Двадцать с лишним лет дружбы, связывавшей их, нельзя было так просто отбросить. Его чувства были так же сильны, как в ту ночь, когда смешалась их кровь и в тишину упали слова их клятвы.
Джонни бросил сумку у двери, расправил плечи и постучал. Как бы там ни было, именно для этого он и приехал в Лос-Анджелес.
В глазах уже не осталось слез, чтобы плакать. Мучительный страх стал обычным состоянием Саманты Карлайл. Она ожидала неизбежного конца. Каждый день убийца подбирался все ближе, и она ничего не могла сделать, чтобы остановить его.
Саманта едва могла вспомнить свою жизнь, какой та была еще три месяца назад, когда она считалась весьма ценным сотрудником одного из голливудских агентств по найму актеров. Спокойно и компетентно Саманта справлялась с распределением известных и еще не слишком известных актеров на главные и эпизодические роли.
Она получала удовольствие от постоянного волнующего напряжения при подборе подходящих актеров или актрис на роли в кино. И хотя Саманта занималась этим больше семи лет, она никак не могла привыкнуть к неприятной процедуре отказа, не могла хладнокровно обрушивать плохие новости на головы кандидатов, не прошедших отбор. В большинстве случаев актеры и актрисы воспринимали отказы стоически. Но иногда встречались такие, кого подобное известие просто раздавливало. В такие моменты Саманте хотелось быть простой продавщицей зелени в супермаркете, а не хоронить чьи-то надежды и мечты.
— И посмотри на себя сейчас, — прошептала Саманта своему отражению в окне, у которого стояла, оглядывая дворик внизу. — У тебя нет работы. Ты бежишь от дьявола и от собственной тени. Ты лишь прячешься и… ждешь смерти.
До сегодняшнего дня она никогда не задумывалась о том, что значит «жить на время, взятое взаймы».
Саманта вновь взглянула на свое отражение и подумала: что же в ней есть такое, что заставляет мужчину изводить ее дикими угрозами мести?
Ее лицо не отличалось от многих точно таких же — сердцеобразной формы, но чуть более узкое, обрамленное густыми черными волосами. Нос по-прежнему оставался маленьким и задорно вздернутым, но щеки больше не были округлыми: они впали и посерели. Губы когда-то были полными, но теперь потеряли свою яркость, а любовь к жизни, которая прежде била ключом из ее глаз, почти совсем угасла. Саманта слегка вздрогнула и задернула портьеры, чтобы защитить себя от палящего солнца и, возможно, от пристально смотрящих глаз.
Когда письма с угрозами сменились телефонными звонками с леденящими душу посланиями, оставленными измененным до неузнаваемости голосом, Саманта совсем потеряла голову — и одновременно растеряла так называемых друзей.
Потом она дважды меняла место жительства, каждый раз считая, что сумела перехитрить преступника. А затем наступал день, когда она узнавала, что ее вновь преследуют. Но к тому времени уже нельзя было и думать о том, чтобы вновь обратиться в полицию. Там были убеждены, что она придумала эти страшные истории сама, и почти убедили в этом Саманту.
Ее ярость при этих обвинениях быстро сменилась изумлением, когда полиция доказала ей как дважды два, что письма с угрожающими посланиями, которые она получала, были отпечатаны на ее собственной пишущей машинке, стоявшей в кабинете на работе, а телефонные послания, записанные на ее автоответчике, приходили с номера, установленного в пустой квартире, снятой на имя Саманты Джин Карлайл. По этому поводу в свое время было сказано немало. Когда лос-анджелесская полиция напомнила ей, что имитация правонарушения является преступлением, Саманта забрала свои письма и пленки и отправилась домой, решив нанять личного телохранителя. Правда, состояние финансов скоро заставило ее отказаться от этой идеи.
Это произошло в тот день, когда шеф отправил Саманту в бессрочный отпуск, сказав, что, конечно, будет рад принять ее обратно, когда она приведет свои мысли и чувства в порядок.
Жертва стала обвиняемой. Поначалу Саманту бесило, что никому нет дела до ее проблем, что никого не заботит ее жизнь. Но потом у нее остались силы только на то, чтобы выживать.
Она вспомнила о Джонни Найте из-за постоянной тревоги и страха, что никто ее не спасет, не говоря уже о том, что он единственный может поверить ей.
До ночного звонка на прошлой неделе она даже не знала, остался ли он в графстве Чероки и жив ли еще. Последняя ниточка между ними оборвалась много лет назад, когда ее семья уехала из Коттона. В шестнадцать лет она любила его так, что хватило бы на две жизни. И, как оказалось, ее любви было недостаточно, чтобы сохранить их связь, после того как ее семья перебралась в Калифорнию.
Однако клятвы в вечной дружбе были надежно спрятаны в глубинах ее памяти, а чувства все еще были сильны настолько, что заставили написать то письмо. Джонни оставался ее последней и единственной надеждой.
