– Все равно!
Без каких бы то ни было пояснений. Но они меня, кстати, и не очень интересовали.
Сашка в отличие от многих крепостных был грамотен и даже просвещен. В свое время отец брал его с собой в Париж, где наш слуга научился довольно бойко говорить по-французски.
Со своими соотечественниками он легко находил общий язык в любой обстановке, и прав был Амвросий, отпуская парня со мной, – вряд ли бы еще кто из наших слуг оказался столь же сообразительным и знающим человеческую природу. А уж о женщинах-слугах и говорить нечего.
Оказалось, в дороге очень важно знать, с кем и как говорить, к кому обращаться, кому давать денег, кому не давать, кого просить, а на кого и прикрикнуть, посылая громы и молнии на того, кто препятствовал княжне, дочери боевого генерала, добираться в свое поместье!
Телега ехала медленно. Мужик-крестьянин вез на рынок в Москву брюкву, которая, наверное, при более быстрой езде могла бы вывалиться из его хлипкой повозки. И глупо было бы сетовать на медлительность повозки, вспоминая изречение опытных путешественников: лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Сашка быстро сговорился с крестьянином, посулив ему хорошо заплатить, причем я даже не представляла себе, что значит – хорошо? У Сашки было дорожных три рубля – как наказывал Амвросий, на все про все, – и он волен был платить кому угодно и сколько угодно с одним условием: денег должно было хватить на то, чтобы добраться до нашего московского дома в Поварском переулке.
Теперь Сашка шел рядом с телегой, говоря о том о сем, а я и мой чемодан с вещами тряслись в сей бедной повозке.
Подумать только, княжна Болловская, единственная наследница прежде богатого и знатного рода, едет в Москву на телеге, как простая крестьянка!
Я не оговорилась, употребив слово «прежде». О богатстве Болловских теперь можно было лишь вспоминать с тихой грустью, потому что от него нынче почти ничего не осталось.
Вернее – если не касаться земли как недвижимости, – осталось лишь то, что перед войной было припрятано в нашем имении Дедово.
В конце весны этого года наш дом в Петербурге остался под присмотром двух слуг, а все остальные выехали с нами в Дедово. Подумать только, прошло всего каких-нибудь полгода, вместивших в себя такие значительные события, которые полностью перекроили мою жизнь. Или по крайней мере должны были перекроить.
Во-первых, я осталась сиротой. Мой отец погиб на поле брани, а мать умерла. Оба этих прискорбных события произошли в небольшой жизненный период длиной всего два месяца.
Именно столько времени отделяли меня от той поры, когда я жила со своими родителями и считалась юной наивной девушкой, ни на что серьезное не способной по причине малого возраста. То есть меня лелеяли и баловали, стараясь не особенно загружать мою легкомысленную голову. Ребенок! Так считал отец, и так говорила обо мне мать.
И вот в одно мгновение жизнь заставила меня решать вопросы, о которых прежде я не имела понятия.
Для начала, например, предстояло выяснить, какими средствами к существованию я располагаю. Что у меня есть, чего нет, и как привести мои дела в порядок, возможно, избавившись от некоторой части недвижимости, чтобы сберечь то, что осталось.
В памяти моей отчетливо отпечаталась картина летнего утра в имении Дедово, когда наш дворецкий Амвросий и повар Фрол под руководством моего отца тащили огромный тюк с фамильным серебром и еще какими-то наиболее ценными вещами, чтобы закопать в саду до лучших времен.
Понятное дело, никто из них не подумал взять меня с собой, чтобы показать место захоронения. Да и вряд ли мне самой такое пришло бы тогда в голову. А жаль...
Мне помнилась мама, ломавшая руки и причитавшая, что ей теперь будет нечего надеть, что она бедная, как мещанка из пригорода: папа приказал закопать и шкатулку с мамиными драгоценностями. Я не совсем поняла, почему мама сравнивает себя с какой-то мещанкой, но благоразумно не стала ее о том спрашивать.
Теперь я удивлялась, что ценности закопали именно в имении, а не повезли с собой в Петербург. Неужели отец боялся, что войска Наполеона смогут захватить и столицу России? Но он сам был военным и руководствовался совсем другими соображениями, в которые сейчас мне все равно не проникнуть.
В общем, мы срочно вернулись в Петербург, откуда отец в тот же день убыл в войска, хотя, насколько я могла судить, он был скорее разведчиком, чем боевым офицером.
Армия Наполеона наступала на пятки нашей армии, которая стремительно отходила к Москве, успевая, впрочем, давать какие-то генеральные сражения. Я чувствовала себя оглушенной, когда наши знакомые в Петербурге обсуждали детали того или иного сражения, спорили со знанием дела о количестве пушек и правильности или неправильности маневров русской армии и называли фамилии боевых офицеров, которые мне ничего не говорили.
Если мне случалось при этих разговорах присутствовать, я лишь хлопала глазами, мечтая побыстрее уйти и заняться чем-нибудь более интересным.
Теперь я с запоздалым сожалением понимала, что надо было проявлять побольше интереса к войне, к тому же имея отцом офицера Особенной канцелярии Главного штаба. Хотя бы из уважения к памяти родителя и к его многочисленным наградам, хранящимся у меня как у единственной наследницы.
Вполне возможно, что я бы могла рассчитывать на пенсию как несовершеннолетняя дочь своего родителя, много лет состоявшего на государственной службе. Но это упоминание о пенсии казалось мне неподобающим. Пенсию я представляла как мизерную помощь государства вконец обедневшим своим согражданам, у каковых почти не имеется других средств к существованию.
Благодаря положению отца перед самой войной мы жили в Париже, и моя мама блистала своей красотой и прекрасным образованием не только в среде русского общества, но и во французском высшем свете, где моих родителей частенько принимали.
Отец был блестящим российским офицером, тогда еще полковником, умным и веселым, хорошим рассказчиком и потому легко сходился с людьми. Он заимел себе друзей даже в министерстве Франции. В одном из разговоров, случайно мной подслушанном, упоминалось имя князя Талейрана – министра иностранных дел.
Папа одним из первых узнал о том, что Наполеон готовится к нападению на Россию, и написал об этом императору Александру.
Меньше чем за год до начала войны нашей семье пришлось уехать в Петербург, а вернуться в Париж уже не довелось.
В Петербурге стало известно, что французская полиция провела обыск в нашем парижском доме и обнаружила некий документ, позволяющий этой почтенной организации обвинить моего отца в шпионаже.
Мне тогда было всего четырнадцать лет, я была еще совсем ребенок, чтобы уделять внимание каким-то там неприятностям у папы на службе.
Но вот теперь мне скоро шестнадцать лет. Прошло менее двух лет, но для меня это равнялось чуть ли не целой жизни.
Папа погиб на войне, успев получить чин генерала.
