Похоже, мое мнение полностью разделяли наши немецкие гости, ради которых и была устроена романтическая вылазка на природу. Гости приехали не ко мне, разумеется, а к моему научному руководителю, известному математику профессору Юсупову. Он последние полгода прожил в городе Мюнстере, причем его задачей было вовсе не учить алгебре студентов тамошнего университета, как я по наивности полагала, а общаться с преподавателями, повышая тем самым научный уровень последних. Вот парочка этих самых последних к нам и прибыла. Точнее, прибыл профессор Фалько Брауэр с женой и аспирантом по имени Кнут.
За две недели, проведенные в Петербурге, практичные немцы явно намеревались ознакомиться с таким количеством его достопримечательностей, которое аборигены осматривают разве что за год.
Мы просто сбились с ног, бродя с гостями по музеям и паркам. При этом надо учесть, что нас было трое — Юсупов, я и Игорь, еще один юсуповский ученик, и мы чередовались, а вовсе не ходили во все места скопом, так что мне иной раз перепадал выходной. Впрочем, поскольку меня прикрепили к Кнуту, а тот почти каждый день умолял в индивидуальном порядке отвезти его в пригород, выходные мои были редки. Хорошо еще, активные иностранцы нагрянули в августе, когда мы в отпусках. А плохо — что остальные наши коллеги находились в отъезде, и помощи просить было больше не у кого. Завершающим аккордом нашей культурно-просветительской деятельности стал поход в лес за грибами, причем благородный Игорь согласился предоставить в качестве места для отдыха собственную дачу.
— Только она не вполне достроена, — признался он. — И место такое… не вполне. Не знаю, стоит ли позориться перед немцами…
Я только махнула рукой:
— Ничего! Достроенные дачи они и у себя увидят. Они такие любознательные — вот пусть и познают мир в новых для них проявлениях. А грибы-то там есть?
— Есть, как ни странно. Видимо, люди так увлечены огородами, что им не до грибов. А что? В конце концов, просто прогуляемся.
— Да извел меня Кнут этими грибами, — не стала скрывать я. — Все повторяет, что слышал о такой русской народной традиции и хотел бы испробовать ее на себе. Боюсь, у него об этом мероприятии несколько превратное представление. Он упорно пытается у меня выяснить, достаточно ли для этого шести человек. То ли он считает, что нам придется за каждый гриб бороться с волками и медведями, то ли что другие грибники способны отобрать у нас добычу. Он что-то объяснял, но я, разумеется, не поняла. Разобрала только машрумс и энималс… это ведь животные и грибы?
Игорь кивнул. Он был в курсе моих оригинальных проблем с английским языком, возникших в связи со сдачей кандидатского минимума (о нем в свое время). То есть проблемы у меня были всегда, но оригинальностью они раньше не отличались. Я в точности подходила под графу в анкете «читаю и перевожу со словарем» (хочется честно продолжить — а без словаря ни бум-бум). Однако в процессе подготовки к экзамену я неожиданно научилась неплохо по-английски говорить — с ужасным произношением, зато доходчиво, а ведь это главное. Зато разбирать сообщения иноязычных знакомых для меня значительно труднее. Русских, изъясняющихся по-английски, я понимаю нормально, а речь представителей иных национальностей представляется мне чем-то вроде «бу-бу-бу, шшш, бу-бу-бу, шшш». При этом они пребывают в наивном убеждении, что раз они меня понимают, то и я их тоже. А Кнут к тому же имел привычку половину слов глотать, а оставшиеся произносить с немыслимой скоростью. Обычно при нашем общении мой вклад в беседу заключался в том, что во время редких пауз я вставляла: «Помедленнее, пожалуйста», — после чего в течение пары минут он действительно притормаживал, а потом возвращался к прежнему темпу. В результате большая часть рассказов гостя прошла мимо меня, что, впрочем, нимало его не смущало.
— А Кнут прав! — неожиданно заявил Игорь.
— Да? — Я была приятно удивлена. — На твоей даче водятся волки и медведи?
Мой собеседник засмеялся:
— Максимум, на что можно рассчитывать, — это собака Баскервилей. У нас там рядом болото. Можем сказать гостям, что из самого центра Гринпинской трясины часто раздается подозрительный вой.
— Здорово! — восхитилась я, обожающая фильм «Собака Баскервилей» (наши актеры там куда больше похожи на англичан, нежели все виденные мною англичане), и бодро процитировала: — А орхидеи у вас уже зацвели?.. Впрочем, немцы твою идею не оценят. Ради дрессированной собаки Баскервилей надо ехать в Англию, а в России положено водиться диким медведям.
— У нас на даче водятся только садоводы. Иногда кажется, что дикие. Но все равно стоит поехать туда всем вместе. Вшестером. Хоть развеемся немного…
Вот мы и поехали. Должна признаться, садовые участки несколько меня разочаровали, так как, помимо шахматной доски, вызвали печальную ассоциацию с колумбарием: множество мелких ячеек, а в них — люди. Зато порадовало другое. До недавнего времени я считала, что хуже меня разбирается в грибах лишь один человек на свете — моя мама.
Оказалось, я впала в манию величия. В стране — да, возможно. Но не на свете. Я, например, без труда способна отличить мухомор. Все остальные, может, и перепутаю, однако мухомор, особенно красный, отличу и отбракую.
Зато Кнут бросался к каждому мухомору, словно к родному брату, обретенному после долгой разлуки, и гордо укладывал в корзинку. Я, естественно, не желала позволить нашему гостю отравиться и потому отбирала и выкидывала драгоценную добычу.
Кнут со стоном уточнял:
— Опять он?
— Опять, — безжалостно сообщала я.
К сожалению, никаких съедобных грибов нам не попадалось. Игорь с Юсуповым набрали моховиков и подберезовиков, а мы с Кнутом, словно заколдованные, натыкались лишь на мухоморы. Более того, при попытке ответить на естественный вопрос собеседника, что же это за сорт, который мне так не нравится, я обнаружила, что слово «мухомор» не входит в мой английский лексикон. В этот лексикон не входит даже слово «муха»! Вот про то, на какие части делится Великобритания и каковы ее величайшие поэты, я поведала бы без труда, а мухи и мухоморы университетской программой почему-то обойдены. Правда, благодаря знакомству с творчеством ансамбля «Биттлз» я была в курсе, что название это означает «жуки», однако сообщать гостю, что он сует в корзинку смерть «Биттлз», я сочла слишком трагичным.
Впрочем, подобные проблемы я разрешала легко.
— Этот гриб, — сообщила я, — называется «смерть з-з-з».
Жужжа, я изобразила руками крылья и сделала выражение лица, которое сочла подходящим для мухи.
— «Смерть з-з-з»? — ужаснулся Кнут и уставился на пролетающий в небе самолет.
Ну что за люди эти иностранцы! Не способны разобрать по моему лицу, муха я или самолет.
— Это не «з-з-з», — возразила я. — «З-з-з» — животное.
К сожалению, ответить точнее я не могла, так как слово «насекомое» вылетело у меня из памяти.
Кнут просиял и изобразил нечто, больше всего похожее на киношного Кинг-Конга. Однако я отличаюсь сообразительностью и сразу догадалась, что это не Кинг-Конг, а представление нашего гостя о медведях. Медведи явно занимали собой ум Кнута. Похоже, он считал, что это единственная достопримечательность Петербурга, которую от него почему-то утаили. Видимо, дома его первым делом спросят, сколько он встретил медведей, и, узнав, что ни одного, сочтут поездку неудачной. А что я могу поделать? Не изображать же мне медведя, в конце концов? У меня, правда, есть коричневая шуба из искусственного меха, но голова все равно будет торчать наружу, а даже иностранец вряд ли поверит в медведя с человеческой головой. И вообще, летом в шубе жарко. Нет уж, переживет Кнут без медведя…
