Он медленно обводил взглядом свою маленькую комнату, которая служила ему спальней и кабинетом, фиксируя каждую вещь, вбивая ее, как молотком, навечно на свое место. Старая икона на стене, рядом фотографии: Киры и Дениса (Киры совсем молоденькой, пятилетнего Дениса на велосипеде), Говорова и Виктора Платоновича (снимок сделан во время записи на Радио, они сидят за столом, друг против друга, у каждого микрофон). Книжный шкаф с отборными томами любимых писателей. У окна письменный стол, на нем лампа с голубым пластмассовым абажуром и стопками бумаг — нет, не рукопись: счета, квитанции, письма из налогового управления и прочая муть. На стене, справа от стола, фотография мамы. Это копия портрета, который вмурован в нишу крематория. Фотографии московской семьи Говорова: Наташка, его первая жена, Аля (их дочь), Наташка и Говоров (снимок двадцатилетней давности), Лизка (дочь Али, его внучка). Наверху другого книжного шкафа — копилка, шахматы, шахматный компьютер, Лизкина кукла. На первой полке книги с автографами или книги, где были автографы, но их вырвали во время прохождения московской таможни (тогда как раз ввели правило: нельзя, мол, вывозить автографы за границу — но таможенники, как обычно, халтурили, вырвали автографы Евтушенко, Рождественского, а на книги Катаева, Эренбурга, Симонова не взглянули, автографы остались). На третьей полке — книги Говорова, русские и переведенные на другие языки, в том числе две — на японский. Всего тридцать три книги. Появление каждой из них когда-то определяло его жизнь, подстегивало его честолюбие, уж не говоря о том, что когда-то книги его кормили… Нижний ящик шкафа закрыт на замок, но в нем ни денежных купюр, ни акций. Там рукописи Говорова, его архив, письма от друзей, от Али и Наташки, рисунки Лизы, а в глубине спрятана черная коробка. Сегодня он переложит коробку в чемоданчик и возьмет с собой.
Хлопнула входная дверь. Говоров вскочил, бросился к окну, но через щели ставней ничего не было видно — свет слепил. Пока открывал окно и подымал ставни, Дениса уже след простыл.
Говоров вышел в большую комнату. Из-за занавески, за которой спала Кира, выпрыгнула Бася, закрутилась по ковру, распушила хвост, разлеглась. Говоров присел на корточки, начал гладить кошку, приговаривая: «Бася, Бася, ты снялася в платье бело-голубом…» В ответ Бася заурчала. Их обыкновенный утренний ритуал.
Шумела вода в туалете. Денис, балбес, опять слишком сильно нажал на ручку бачка. Говоров поправил ручку, вода перестала течь.
В ванной он открыл краны, почистил зубы, посмотрел на себя в зеркало. Нормальная рожа, только глаза злые.
Он перемешал песок в Басиной коробке, принес себе чистое белье и синюю, лучшую свою рубашку.
В голове продолжал наяривать фокстрот. Лет в семнадцать лихо под него бацали. Как же он назывался? Не помню.
Говоров принял ванну, встал под душ — горячий и холодный, аккуратно вытерся свежим полотенцем, тщательно побрился. Бритву почистил, продул лезвия, положил в шкафчик.
В зеркале отражалась нормальная рожа, причесанная, ухоженная, но какая злость в глазах, так нельзя, мадам и месье, ты убьешь кого-то взглядом по дороге! Он подмигнул роже. Рожа не отреагировала. Он показал язык. Изображение в зеркале осталось неподвижным. Что за чертовщина?! Хоть руками раздвинь щеки, изобрази улыбку! На этот раз зеркало повторило его движения, и рожа искривилась ухмылкой.
На кухне Говоров зажег газ, поставил на плиту чайник, убрал тарелку Дениса в раковину, смел со стола крошки.
Он взял радиоприемник и перенес в свою комнату. Кира, по обыкновению, будет дрыхнуть до одиннадцати, и ее не надо будить. (А почему не надо? Сегодня все можно: сдерни скатерть со стола, шмякни на пол кастрюлю, запусти сковородкой в чайный сервиз! Пусть Кира встанет и сделает ему завтрак!) Четким жестом Говоров придушил свист закипавшего чайника, налил чай, неслышно ступая по ковру, прошел с чаем к себе, плотно закрыл дверь и уж только тогда включил радио.
«На северной и южной автостраде, — заботливо сообщил диктор, — гигантские пробки. Профсоюзы грозят забастовкой на транспорте. Тайфун обрушился на Филиппины: двести погибших и три тысячи пропало без вести. Доллар поднимается. Сборная Франции по футболу проиграла сборной Гренландии. Монако и Андорра предоставили Румынии кредит на пятьсот миллионов франков. В Англии большой спрос на попугайчиков…»
В общем, в мире кипели страсти. Но нигде не было спроса на Говорова, никто не собирался предоставлять ему кредит хотя бы на пятьдесят тысяч. Зато можно было утешиться, что его не смыло в море и он пока не пропал без вести.
Интересно, скажут ли о нем завтра по радио?
Хватит заниматься глупостями. Он должен уехать из дома, пока Кира не проснулась и пока не принесли почту, где наверняка очередная пакость.
Он написал деловые письма, запечатал их в конверт, сунул в чемоданчик (безукоризненный атташе-кейс, подарок ребят с работы, напоминание о былых временах), положил туда же черную коробку из шкафа. Коробку не открывал. Все было проверено заранее. Потом он посидел минут десять за пустым столом. Достал из ящика два письма к Кире. Перечитал лишь одно, финансовое, в котором объяснял, на какие пособия она может рассчитывать и к кому должна обращаться. Спрятал письма в папку. Кира их найдет.
Всё.
Он вышел из квартиры, осторожно, но плотно притворил за собой дверь, спустился на несколько ступенек, остановился, обернулся и посмотрел на дверь так, как будто видел ее впервые.
И тут его стукнуло: он забыл мешочек с мусором! Он всегда выносил мусор, спускаясь через черный ход к машине. Пришлось вернуться. Что было плохой приметой.
Сегодня он мог проезжать на красный свет, гнать по левой стороне, превышать скорость, вести машину в состоянии сильного опьянения, парковать ее где угодно и не бросать монеты в паркметр. Сегодня был день полной свободы!
Голоса из публики:
— Счастливчик, он может на каждом перекрестке плевать в рожу любому флику! И что флик! Ну подойдет, проверит документы, выпишет штраф за неуважение к властям! Так этим штрафом надо подтереться на глазах у полицейского! Он же не подозревает, что нахальный водитель будет освобожден от штрафа по верховной амнистии Господа Бога!
— Я на его месте поступил бы иначе. Поехал на юг, в Ниццу. Бензин покупал бы только по кредитной карточке, платя за отель, ресторан, за дорогу — все в кредит, — у него же «Америкэн экспресс», солидная карта! В Ницце остановился бы в самом фешенебельном отеле, обедал в ресторане при гостинице, гулял по «Променад Англез», дышал свежим морским воздухом. Словом, хоть неделю пожил бы как люди. А потом — дело хозяйское, запрись в номере, хлопни стакан виски и подписывай свой контракт. А когда придут счета, у него же в банке ни сантима! Не с кого требовать деньги! Жена? При чем тут жена? Она скажет: «Да я Ниццу в глаза не видела, и вообще, он, злодей, меня бросил в нищете». Я знаю, русские в этих случаях говорят: «Пусть платит Пушкин». Тоже, кстати, был известный литератор…
— Нет, если ехать на юг, то в Монте-Карло. Снять угловую комнату с балконом в отеле «Париж» (две тысячи франков в ночь!), погулять по меню в ресторане (франков на девятьсот), разумеется, в счет «Америкэн экспресс», тут я с вами согласен. Но ведь у этого типа в кармане наличные, тысяча франков. Вот с ними в казино. И ставить только на номера! Таким отчаянным парням должно везти. Загребет двести тысяч в рулетку. Вернется домой как король. Если же проигрыш, тогда уж, конечно, стакан коньяка и пулю в лоб. Все равно красиво.
