Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Он невольно вздрагивает. Надо же, какая смелая нашлась! Нарушила его покой, избавила от одиночества, которым он, кстати, не тяготится.
Листов увидел, что женщина кокетливо улыбается. Яркая, разбитная бабенка. Вот уж кто не задается вопросом о смысле жизни! Кажется, она – его соседка.
– Нет. Я… отдыхаю. Это дом моих знакомых. Вернее, знакомых моей… – он махнул рукой. К чему объяснять? Пустой, ни к чему не обязывающий разговор.
– Жены, да? Вы женаты?
– Да. Я женат, – надо оборвать разом ее намеки, пресечь это кокетство, дать понять, что меньше всего он сейчас нуждается в женщине и в ее любви. Устал.
– И дети есть?
– Есть. Сын.
– А у меня вот нет. Ни мужа, ни детей.
– Поздравляю. То есть я хотел сказать, что… – Ну, не даются ему сегодня длинные фразы! Утешать ее? К чему?
– Странный вы. А по профессии кто?
– Художник.
Зачем сказал? Эти женщины – странные создания. Ну, не хотят они любить простых, понятных мужчин. Если бы сказал, допустим, что инженер, она бы сейчас так не смотрела. А вот поэты, артисты, художники – это для женщин все равно, что боги. Глаза сразу вспыхнули, словно свечку зажгла и водрузила на алтарь. Готова!
– Ах, худо-о-ожник! Надо же, как интересно!
– Ничего интересного. Простите, я дома чайник с плиты снять забыл. Всего хорошего.
– Ах, чайник! Я, между прочим, ваша соседка. Алевтиной меня звать.
– Очень приятно.
– А вас? Вас как звать? – кричит она ему вслед, а он уже повернулся к словоохотливой Алевтине спиной, пусть это и невежливо. – Эй! Постойте же! Может, вам бельишко постирать?
Он нехотя задержался, сказал сквозь зубы:
– Эдуард Олегович. Так меня зовут. Стирать ничего не надо, готовить тоже. Я здесь ненадолго, и в еде неприхотлив. Всего вам хорошего.
– Так я все равно зайду к вам как-нибудь, Эдуард Олегович! – не унялась Алевтина и с намеком добавила: – По-соседски. У нас тут так принято.
Он с досадой поморщился. Да, это провинция. Маленький городок, все друг друга знают. Маша сказала на ушко Даше, Даша Саше, и понеслось. На следующий день к вечеру уже полгорода знает, что в домике на южной окраине отдыхает художник из самой столицы Эдуард Олегович. Разговорчивая Алевтина всем сообщила, что она вхожа в дом к знаменитости. На самом деле никакая он не знаменитость, просто жалкий неудачник, но в устах сплетницы получается, что чуть ли не главный художник в стране. Теперь, когда он идет по городу, его преследуют не только внимательные взгляды – почтительный шепот. Художник! Из столицы! Знаменитость! Им все равно, что он неудачник и ничего существенного так и не добился в свои пятьдесят, только смертельно устал. Он – художник! Нет, не так. Для этих провинциалов он Художник. С большой буквы.
А это еще что за явление? Небольшого росточка мужичок, лицо простецкое, нос картошкой и цвет его подозрителен, красный, весь в порах. Пьет?
– Что вам угодно? – Листов морщится, тщательно подбирая слова. И обидеть не хочется, и спровадить поскорее страсть как охота.
– Извините, я местный, так сказать, живописец. Для краеведческого музея, так сказать, пишем помаленьку. Виды природы. Не хотите взглянуть?
– Я вообще-то домой иду.
– Да у меня с собой. Так, пара этюдиков. – Суетливые жесты, шуршание бумаги, мужичонка торопливо сует ему папку, глянул мельком: акварель. Обоим неловко. Местный гений мнется, отводит глаза. Он, гений столичный, рассеянно говорит:
– Да-да, недурно.
– Правда? Вам и в самом деле нравится?
Он вынужден взглянуть повнимательнее, а потом и вовсе взять папку в руки.
Это, во всяком случае, гораздо лучше чем то, что писал до сих пор Эдуард Листов. Не избито, пусть и непрофессионально. Почему не сказать этому жалкому провинциалу правду?
– Да. Мне нравится.
– Так я вам оставлю? Гляньте, когда время будет.
– Как угодно. Но я все уже посмотрел.
– А еще можно принести?
Господи, что за люди? Мужичонка смотрит на него с надеждой, как будто перед ним не заурядный столичный художник, а сам Господь Бог! У Листова нервы не выдерживают:
– Послушайте, я ведь не критик…
– Но вы из самой столицы! Художник! Мне ж только мнение узнать… Может, бросить все? А? Жена вот запилила совсем: лучше бы ты, Вася, сторожем пошел работать. Все деньги.
– Она права. Сторожем лучше. Послушайте э-э-э…
– Вася.
– Василий… э-э-э… бросьте вы это дело. Творчество – это мука. Вы готовы на костре заживо гореть?
– Не понял?
– Творить – это значит гореть. Страдать. Не умирать, будучи объятым пламенем, но мучиться постоянно, бесконечно. Даже когда получилось, все равно мучиться оттого, что мог бы лучше. Должен был лучше, обязан лучше. А кому обязан-то? А? Людям? Так не оценят. Ведь никто не спрашивает, не заставляет. Себе в первую очередь обязан. А когда вдохновение ушло? Тогда что? Как жить? Чем? Ведь было же. Было…
– Простите, я вас не совсем понял.
– Это вы меня простите. Разговорился… Пойду, пожалуй.
– Так я к вам зайду?
– Извините, зачем?
– В гости. У нас так принято.
Он махнул рукой: все равно теперь не отделаешься от этого художника доморощенного. Сунул все-таки свою папку. Ну почему это люди, все, без исключения, как только узнают, что ты художник, сразу же начинают тащить к тебе всякую дрянь? Рисунки дурацкие, поделки из глины, стишки детей своих бестолковых, у которых якобы талант? Мол, оцените, как человек искусства. Отдохнул, называется! Черт бы побрал эту Алевтину!
Легка на помине!
– Не помешала?
– Что вам угодно? – Он старается быть с ней построже. Она уже бог знает что себе вообразила!
– Вот уж и угодно! Какой вы!
– Я занят, извините.
– Так я и хотела по хозяйству помочь. Может, постирать чего али приготовить?
– Вы уже спрашивали. Спасибо, я сам как-нибудь справлюсь.
– Какой вы… – тихий вздох. – Несговорчивый… Оно понятно: я женщина простая. А вы – знаменитость! Вот и брезгуете.
– Да вы не так поняли. Просто я… не хочу никого видеть. У меня… неприятности.
– Умер кто?
– Можно сказать, что я умер, – грустная улыбка. – Умер художник Эдуард Листов.
– Ой! – Она испуганно зажала ладошкой рот. – Это как же?
– Да вы опять не так поняли. Это образно. На самом деле я, конечно, жив…
– Ну, понятно: вы ж художник! Знаменитость! Так чудно говорите.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
