Дом, в котором они жили, стоял на склоне холма. Он находился километрах в двух от шоссе и в нескольких минутах ходьбы до ближайшего дома. Тимолеон Вьета целыми днями бегал по окрестностям, но стоило ему почувствовать голод или усталость, и он не спеша трусил к дому, зная, что там его ждет миска, полная вкусной еды, уютное кресло, которое он считал своим, тепло очага или прохлада веранды — в зависимости от погоды — и суетливая забота его первого настоящего хозяина.
Так они прожили пять лет, и все эти годы пес оставался единственным верным и преданным другом Кокрофта. Иногда в их доме появлялись мужчины — молодые и старые, — милые и приветливые, чей уход разбивал Кокрофту сердце, или угрюмые и злые, которые вместе с его разбитым сердцем уносили и кое-что из его вещей. Стройные юноши с красивыми и гладкими телами, толстые старики с кривыми ногами и волосатой грудью — они приходили и уходили, а пес оставался. Он не покидал хозяина даже в самые трудные времена, когда дом наполнялся мрачной тоской и унынием.
«Тимолеон Вьета, — говорил Кокрофт после очередной любовной драмы, когда они вновь оставались вдвоем, — ты святой».
Босниец
Они сидели на лужайке перед домом. Кокрофт расположился в шезлонге, а Тимолеон Вьета устроился рядом на траве. Тишину теплого весеннего вечера нарушал лишь шорох бумажного пакета, в котором Кокрофт время от времени лениво шарил рукой, выуживая орехи с изюмом и закидывая их себе в рот, да энергичное клацанье челюстей Тимолеона Вьета, когда тот, тряхнув ушами, ловко подхватывал брошенный ему орех.
Кокрофт пытался вспомнить, знает ли Тимолеон Вьета историю о том, как в середине шестидесятых они с приятелем по прозвищу Монти Мавританец написали мюзикл «Воробьи». Оригинальная вещь, с глубоким философским подтекстом: ученый, движимый самыми благородными помыслами, но плохо разбирающийся в реальной жизни, занимается тайными генетическими опытами — в своей подземной лаборатории он разводит воробьев-убийц; в результате у него получаются монстры размером с императорского пингвина. Мюзикл вышел что надо, однако из-за предательства Монти он так и не увидел свет. Кокрофт уже открыл рот, собираясь начать свое повествование, независимо от того, известна ли псу эта душераздирающая история или нет, как вдруг сердце его екнуло — на проселочной дороге, вьющейся у подножия холма, появился человек. Это был мужчина, довольно плохо одетый, но молодой и симпатичный.
— Как ты думаешь, — пробормотал Кокрофт, проводя рукой по своей аккуратно подстриженной седой бороде, — кто бы это мог быть?
Но Тимолеон Вьета не смотрел в сторону незнакомца, его взгляд был устремлен на крупный орех, который завис на полпути между пакетом и приоткрытым ртом хозяина.
Машины соседей, живущих выше на холме, иногда проносились по дороге возле дома Кокрофта, но никогда раньше он не видел на ней человека, идущего пешком. На вид мужчине было лет двадцать пять. Высокий, не меньше шести футов ростом, он был одет в черные потрепанные джинсы и грязно-серую, потемневшую от пота футболку. На плече у молодого человека висела черная матерчатая сумка, а длинные, давно не стриженные волосы красивыми черными локонами обрамляли загорелое лицо. В такие моменты Кокрофт проклинал себя за то, что почти не говорит по-итальянски.
— Я неотесанный мужлан, — доверительным тоном сообщил он Тимолеону Вьета.
Кокрофт улыбнулся и приветливо помахал молодому человеку. Тот не улыбнулся и не помахал в ответ, но свернул с дороги и начал взбираться по тропинке, ведущей к дому. Кокрофт никак не ожидал, что прохожий направится в его сторону, и поэтому страшно удивился, когда тот остановился всего в нескольких футах от него.
— Я шел пешком от самого города, — сказал парень.
Он говорил спокойно, невозмутимым тоном, но при этом смотрел не на Кокрофта, а на дом.
— Ты должен был предупредить, что живешь в такой глуши.
Парень повел плечом и небрежно скинул сумку на землю. Не обращая внимания на удивленное молчание Кокрофта, он критически прищурил глаз и принялся внимательно изучать дом.
— Итак, я пришел.
Внутри у Тимолеона Вьета что-то заворчало, и из глубины, из самой глотки, послышалось низкое глухое рычание.
— Тихо, Тимолеон Вьета, успокойся, — укоризненно-ласковым тоном произнес Кокрофт, словно убеждая капризного ребенка. — Вспомни, что я тебе говорил. Как нужно вести себя с гостями?
Пес отступил и спрятался за спинку шезлонга, не переставая грозно ворчать себе под нос. Кокрофт закатил глаза и покачал головой, изображая бессильное возмущение невоспитанностью своей собаки, и, поднявшись, протянул гостю руку. Пожимая холодную, влажную ладонь Кокрофта, молодой человек невольно подумал: «А не занимался ли старик онанизмом, удобно устроившись в кресле на лужайке?»
— Итак, ты пришел, — повторил Кокрофт слова молодого человека, изо всех сия стараясь скрыть свое смущение и замешательство. — У тебя, наверное, есть моя визитка?
— Вот, — парень извлек из заднего кармана джинсов белый прямоугольник и протянул его Кокрофту.
На глянцевой бумаге красовалась витиеватая надпись: «Картузиан Кокрофт. Дирижер, композитор, аранжировщик». Под титулами Кокрофта был указан его домашний адрес и номер телефона. Каждые выходные, отправляясь в свои путешествия по окрестным городам, он раздавал такие визитки всем, кто попадался ему на пути, — симпатичным официантам, с которыми заводил беседы в буфетах художественных галерей и музеев, гондольерам и случайным знакомым, которым он представлялся во время своих походов по барам и закусочным, — раздавал щедро, словно бросал разноцветное конфетти на рождественской вечеринке. Обычно раздача визиток сопровождалась приглашением посетить его дом. Несколько раз молодые люди соглашались воспользоваться гостеприимством Кокрофта, но они, как правило, предварительно звонили, а не заявлялись вот так, без предупреждения.
— Мы познакомились во Флоренции, — каким-то бесцветным, чуть слышным голосом произнес парень, — тогда же ты дал мне визитку и пригласил в гости.
— А-а, — протянул Кокрофт, тщетно пытаясь припомнить лицо незнакомца. — Да, да, конечно, — он широко улыбнулся, — очень рад тебя видеть.
— Я устал и страшно хочу пить, — сказал парень. — Мне пришлось тащиться целый час. Не знаю, сколько километров я прошел — пять или шесть, может быть больше.
— О да, конечно! — воскликнул Кокрофт. — Что же мы стоим? Садись. — Он указал на шезлонг.
Тимолеон Вьета попятился, шерсть у него на загривке встала дыбом, верхняя губа дрогнула, обнажив острые клыки, и тишину весеннего вечера прорезал захлебывающийся, полный ненависти лай.
— О, Тимолеон Вьета, пожалуйста, прекрати, — сказал Кокрофт, на этот раз его голос звучал почти сурово.
И вновь пес повиновался: отойдя подальше, он улегся на траву, не прекращая, однако, злобно рычать и сверкать глазами.
Кокрофт ушел в дом. Через пару минут он вернулся с подносом, на котором стояло четыре бокала, графин с водой, бутылка игристого вина и вазочка с шоколадными бисквитами. Поставив поднос на землю, он поднялся на веранду, чтобы принести второй шезлонг. Пока Кокрофт возился с креслом, гость схватил графин и выпил всю воду прямо из горлышка. Затем молодой человек одним ловким движением откупорил вино. Пробка с громким хлопком вылетела из бутылки и, описав в воздухе широкую дугу, покатилась по песчаной тропинке. Обычно Тимолеон Вьета с удовольствием бросался в погоню за пробкой и приносил ее к ногам хозяина, но на этот раз пес не шелохнулся. Положив голову на передние лапы, он пристально смотрел из-под полуопущенных век в лицо незнакомцу.
