Алан не сразу сообразил, что ему следовало хотя бы улыбнуться в ответ на приветливую улыбку хорошенькой новой сотрудницы вместо того, чтобы так откровенно на нее таращиться, забыв на полуслове закрыть рот.
— Дорис, деточка моя, — ласково промурлыкала миссис Кидд, — познакомься, пожалуйста, с мистером Блайтом, которого так панически боятся наши детишки. Тебе бояться его не следует, но все же лучше не искушать судьбу: непременно будь осмотрительной, внимательной и аккуратной — мистер Блайт, в отличие от большинства своих коллег, очень взыскателен и строг по отношению к молодым симпатичным девушкам.
Дорис улыбнулась еще шире, подошла и протянула Алану руку, глядя на него снизу вверх: как оказалось, она едва доставала ему до плеча. Теперь, с близкого расстояния, он заметил, что у нее очень светлая и нежная кожа, изящно очерченные губы, которые наверняка не хуже смотрятся и без наложенного на них слоя помады, а от переносицы строго вверх поднимается трогательная вертикальная морщинка. Дорис настолько быстро отняла руку, что Алан даже не успел осознать, каким было ощущение от прикосновения ее ладони, и мягко произнесла:
— А я вас прекрасно помню, мистер Блайт. Вас и ваши лекции. Такие преподаватели не забываются.
В ее словах Алану померещилась ирония.
— Да, я не поп-звезда, чтобы всем нравиться. Уже произнеся эту фразу, Алан вспомнил, что вычитал ее в какой-то газете. Она принадлежала то ли крайне левому политику, то ли модному писателю-абсурдисту. Дорис изумленно округлила и без того большие глаза.
— Нет… Вы меня неправильно поняли! Наоборот, я запомнила вас, потому что вы просто превосходно читали свой предмет. Правда, правда!
Алан смутился, но какая-то бесовская тень, скользнувшая по лицу Дорис, заставила его усомниться в правдивости ее слов.
— Ну что ж, спасибо. Надеюсь, вам у нас понравится. И пожалуйста, прежде, чем что бы то ни было здесь трогать, спросите меня или миссис Кидд. Это в течение ближайших дней. Через неделю появится наша лаборантка Элли: она вам все покажет и объяснит. Она же будет вам ассистировать при подготовке учебных практикумов и лабораторных работ. А теперь извините, я должен уйти.
Алан развернулся, стремительно вышел и зачем-то направился в сторону библиотеки, хотя первоначально намеревался спокойно поработать за своим столом.
Прошло несколько недель, прежде чем Алан осознал, что все его мысли заняты Дорис. Вначале он ощущал некое смутное беспокойство, затем не хотел признаваться себе в причинах этого беспокойства, а когда наконец признался, расстроился. В его устоявшуюся, размеренную жизнь вторглось абсолютно излишнее смятение, тревожащее и выводящее из равновесия. Алан старался говорить с Дорис как можно реже и только о работе, однако постоянно ловил себя на том, что жадно разглядывает новую коллегу и вряд ли контролирует выражение своего лица. Она же, казалось, ничего не замечала и пребывала в состоянии полной безмятежности. Чуть ли не всю первую половину дня Дорис бывала слишком занята, но после обеда она довольно часто позволяла себе продолжительные разговоры с миссис Кидд: несмотря на почти полувековую разницу в возрасте, женщины удивительно быстро подружились. Алан все время маячил неподалеку, поэтому беседовали они свистящим, богатым модуляциями шепотом. Иногда до Алана доносились отдельные реплики типа: «Представьте себе его выражение лица в тот момент!», «После этих слов мне пришлось бросить трубку» или «Ах, милочка, для мужчин это вполне нормальный поступок», которые также не способствовали его душевному равновесию.
Наконец наступил момент, когда«Алан решил не играть больше с самим собой в кошки-мышки и разобраться, отчего влечение к Дорис его только раздражает. Почему бы ему не повести себя более естественным способом и, например, не поухаживать за ней? Ответ, состоящий из нескольких пунктов, он нашел немедленно: во-первых, он не мог себе позволить завести служебный роман, выбраться из которого потом оказалось бы весьма затруднительно; во-вторых, ему никак не удавалось забыть одну похожую историю, произошедшую с ним много лет назад (когда его совершенно искреннее чувство было растоптано и обернулось прилюдным унижением); в-третьих, Алан был убежден, что такая очаровательная женщина, как Дорис, не может быть одинока, а отбивать ее у кого бы то ни было он не намеревался.
Кляня собственные мысли, Алан все же задал себе еще один вопрос: а возможно ли, что и Дорис к нему неравнодушна? И сам же дал на него ответ однозначно отрицательный — об этом даже думать бессмысленно. Да и чем мог бы прельстить такую куколку мрачный малопривлекательный зануда с тяжелым характером и не очень высокими доходами? Конечно, Дорис неизменно была любезна в разговорах с ним, демонстрировала зубки, поправляла локоны, строила милые гримаски. Но это кокетство он посчитал просто рефлекторным и не делал обнадеживающих выводов.
Подытожив все аналитические выкладки, Алан заключил: обнародовать свою, быть может мимолетную, влюбленность — значит, разрушить тот устойчивый, спокойный, закрытый мир, который он с таким трудом выстроил. Стоит ли? Алан решил, что в его возрасте уже не стоит, велел себе сдерживать эмоции, пока они не угаснут сами собой, и продолжал терзаться, бросая каждый день яростные взгляды на дивные бедра Дорис, обтянутые миниатюрными юбочками не самого строгого покроя.
В один из октябрьских вечеров Алан застал в лаборатории миссис Кидд и Дорис, как всегда эмоционально обсуждавших что-то животрепещущее. Дорис сняла туфельки и положила ноги на соседний стул. За долю секунды в душе Алана произошла настоящая революция: со стрельбой из пушек, сражениями на баррикадах и вывешиванием новых флагов. Некий целостный образ недоступной женщины-коллеги, который он в соответствии со своими установками старательно вынашивал и лелеял целый месяц, был мгновенно разрушен при единственном взгляде на ее ноготочки, накрашенные ярко-розовым лаком, просвечивающим через светлые чулки. Мысль о том, что Дорис может снимать пусть даже туфли, вызвала цепную реакцию такой силы, что Алан невольно попятился к двери. Но миссис Кидд его окликнула:
— Алан, дружочек, вы не помните, как звали того элегантного молодого человека, который несколько лет читал у нас бактериологию, а потом ушел в какой-то фармакологический концерн? Он еще ходил с тросточкой, и ему дали кличку Хромой Черт, потому что он был весьма предприимчив по части женского пола?
— Не помню, — проскрипел Алан, делая еще шаг к двери.
— Так вот, — продолжала миссис Кидд, снова обращаясь к Дорис, — говорили, что он сломал лодыжку при весьма романтических обстоятельствах. Якобы он пошел к любовнице, а тут вернулся ее муж, вот и пришлось выпрыгивать в окно. Как же его звали? У него был такой голос… знаете, с хрипотцой… Студентки на его лекциях просто впадали в транс: о чем бы он ни читал — хоть о патогенных стрептококках, — получалось настолько сексуально, что…
Алан, не дослушав, открыл дверь, сделал шаг за порог. Вероятно, именно в этот момент миссис Кидд закончила фразу на какой-то пикантной ноте, потому что Дорис захохотала. Алан обернулся. Запрокинув голову, Дорис заливалась смехом, одна ножка — упс! — мягко соскользнула со стула. «Нет, так дальше продолжаться не может, — уныло подумал Алан, одновременно пересчитывая лампы, освещавшие Длинный коридор, — или я с ума сойду…»
