Семён обвёл взглядом узкое пространство между двумя дверьми, открывающимися в разные стороны, и почувствовал, как его колени начали мелко-мелко трястись. Будто крошась, окружающее пространство расслаивалось, раскалывалось на отдельные кусочки с битыми и острыми, как бритва, краями, и, осыпаясь, резало Семёна по живому.
— Как же так?.. — С усилием шевельнув губами, он скользнул взглядом по тёмно-серому железу дверей, и перед его глазами отчётливо и до боли ясно проступили глубокие безобразные царапины на прямоугольных металлических ручках.
— Ты уж прости, что так вышло. — С беспокойством вглядываясь в пепельно-серое лицо молодого человека, Климентьевна коснулась его локтя, но тот, словно обжегшись, отдёрнул руку и полоснул по женщине взглядом.
— Как вы могли?! — От неимоверного напряжения голос Семёна вдруг сорвался и зазвенел тонким, почти женским фальцетом. Давясь, он глотал слёзы, так и не выступившие на глазах, а отчего-то запёкшиеся в горле горячим тягучим сгустком. — Ненавижу! Как я вас всех ненавижу! Вчера вы похоронили мою мать, а сегодня меня самого!
— Что ты такое говоришь, типун тебе на язык! — испуганно проговорила Климентьевна и со страхом махнула рукой в его сторону. — Разве так можно?!
— А как можно, как?! — сложив ладони в кулаки, Семён изо всех сил ударил по железу дверей, а затем неожиданно развернулся и, не разбирая дороги, пошел прочь, благодаря и проклиная небо, в один день вернувшего жизнь его матери и поставившего крест на его мечтах о собственной свободе.
* * *
— Пап, у тебя с деньгами как? — Семён накрутил на вилку макароны и обмакнул их в томатный соус.
— По сравнению с Кондесю — плохо, — осторожно вывернулся Леонид. — А что, проблемы?
— Не то слово… — Семён помрачнел и отложил вилку в сторону. — Понимаешь, так получилось, у меня в институте ещё с лета остался один хвост. Другие предметы я проскочил как-то удачно, а тут — ну ни в какую. Я и так к профессору, и эдак, а он упёрся — вот вынь ему и положь все до единого конспекта за семестр. А где ж я их ему возьму? Ты же понимаешь…
— Чего легче — взял бы у кого-нибудь из соседнего потока на денёчек. — Леонид удивлённо пожал плечами. — Дел-то…
— Не поверишь — я так и сделал, — едко усмехнулся Семён. — Только этот старый гусак раскусил меня в два счёта. Пока я готовился к ответу, он пролистал тетрадь, а потом взял мой листочек, на котором я писал, и сравнил почерк.
— Какой дедушка молодец! — Леонид восхищённо цокнул языком. — Нет, что ни говори, а старый конь борозды не портит.
— Не знаю насчёт борозды, но крови он мне попортил много. Экзамен я ему сдавал раз восемь, не меньше, и всё равно он, паразит, оставил меня на осень. Я попробовал в сентябре к нему сунуться — снова неудачно. А потом закрутился, понимаешь, то одно, то другое, — расстроенно протянул Семён. — Между прочим, возле деканата как-то вывешивали списки тех, кого за старые хвосты к зимней сессии не допустят, — меня там вроде не упоминали.
— Думал, с кондачка проскочишь? — ковырнул Леонид.
— Думал — да, но не тут-то было. Неделю назад появились свежие списки, так моя фамилия там написана дважды, не иначе как особо злостного должника. Я — тыр-пыр, а этот дед, чтоб ему неладно было, куда-то уехал, в санаторий, что ли? — Он набрал воздуха и в голос выдохнул. — О-о-ох, что теперь делать — ума не приложу. Если бы этот хрыч никуда не свалил, я бы его как-нибудь уломал, но где ж я его теперь найду? Я — в деканат, так, мол, и так, а они — в отказку: ничего знать не знаем и ведать не ведаем, положено, чтобы экзамен принимал Преображенский, вот к нему и все вопросы.
— И за какую же сумму почтенные работники умственного труда согласились закрыть глаза на твои милые шалости? — Уголки губ Тополя-старшего дрогнули.
— Тебя интересует сумма в у.е., или можно назвать в рублях? — огрызнулся Семён. — Какая разница, если у тебя всё равно ничем не разживёшься? И что мне за родители такие достались? — тёмно-синие глаза Семёна полыхнули обидой. — Вон, Ванька подкатился к своим — они ему всё в клювике принесли, разве что ленточкой не перевязали. А мне — как хочешь, так и крутись. У тебя — голяк, мать — та вообще ничего слышать о деньгах не хочет, сдавай, говорит, долги, как все прочие люди.
— Значит, Надька морали читает? — Довольный услышанным, Леонид по-кошачьи прищурился. — А ты не пробовал ей объяснить, чем всё это может для тебя закончиться?
— После того как она в мае чуть на тот свет не отправилась, ей вообще ничего объяснить невозможно. — Семён криво усмехнулся. — Хочешь, говорит, учись, не хочешь — ступай в армию. Вот и весь разговор.
— Круто она с тобой. И давно вы так?
— Да как из больницы вышла, — с неохотой проговорил Семён. — Я ведь тогда к ней так ни разу и не зашёл.
— А чего?
— Да не знаю, — ещё больше помрачнел Семён, — не сложилось как-то. Когда выяснилось, что умерла вовсе не она, а какая-то другая тётка, меня как напополам перерезало. Понимаешь, ну не мог к ней прийти, и всё тут, хоть режь меня на кусочки. Ну, вот с тех пор мы и чужие.
— Надо же, как жизнь складывается. — Леонид криво усмехнулся. — Двадцать лет Надька с тобой носилась, как курица с яйцом, всё время крылья над тобой держала: как бы чего не вышло, да как бы чего не стало, и — на тебе, додержалась… — Он потянулся за салфеткой, бесшумно рассмеялся, и его узкие плечи мелко затряслись. — Вот уж точно не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Значит, говоришь, кровь из носу, деньги нужны? И как скоро?
— Вчера.
— Даже так? — Закусив губу, Тополь задумался, и его брови сошлись у переносицы.
В принципе, наличные деньги у Леонида имелись, вернее, не у него самого, а у женщины, в квартире которой он теперь проживал, Лидии Витальевны Загорской, но отдавать их все под ноль, и отдавать, судя по всему, безвозмездно, особенного желания не испытывал. Конечно, слов нет, выручить сына в данный момент, когда, занимаясь воспитательным процессом, мать ему в этом отказала, было бы очень даже неплохо, но объясняться со своей пассией, так сложно расстающейся с имеющейся наличностью…
Мысленно разговаривая сам с собой, Тополь задумчиво пожал плечами и медленно выпятил нижнюю губу. Достать деньги можно было не только из коробочки, существовал ещё один способ, правда, несколько рискованный, но зато почти не дающий осечек. Когда-то по молодости добрый сосед по коммунальной квартире, дядя Игорь, а для своих просто дядя Жорик, бывший уголовник и известный чуть ли не на полгорода карточный шулер, смеха ради научил мальчонку нескольким безобидным фокусам, которые впоследствии не раз выручали Лёнечку из беды. Честно сказать, фокусы эти являлись не такими уж и безобидными, особенно для тех, на ком они отрабатывались, и пару раз случалось, что за свои штучки-дрючки Тополь бывал нещадно бит, но покойного дядю Жорика Леонид вспоминал в своей жизни неоднократно, причём добрым словом и от всей души.
Ещё по молодости, во время учёбы в техникуме, когда, как водится, планов громоздилось великое множество, а в карманах гулял ветер, Тополь со своим приятелем, Иваном, иногда отправлялся в аэропорт, чтобы помочь какому-нибудь незадачливому пассажиру скоротать за партией в преферанс пару-тройку часов и освободить его кошелёк от ненужного груза советских денежных госзнаков. Конечно, всё это осталось в далёком прошлом, и с Ванькой, другом детства, их дорожки разошлись уже давным-давно, но пальчики помнили всё так, как будто это происходило не тридцать лет назад, а только вчера, и вспомнить всё, чему он обучался у покойного дяди Жорика, можно было буквально за час.
