— Я думаю, будет лучше, если кто-то станет вести дела вместо меня…
Он еще раз вгляделся в их лица. Но они ничего не выражали. Управление имуществом не прельщало его сыновей, любивших пустое времяпрепровождение. И потом, ведь Идрис, старший сын, — первый кандидат на наследство. Поэтому никто из них не удивлялся происходящему. Идрис же про себя подумал: «Только этого не хватало! Бесконечные заботы и эти назойливые арендаторы!»
Аль-Габаляуи продолжал:
— Свой выбор я остановил на вашем брате Адхаме. Под моим надзором он будет управлять имуществом…
От неожиданности на лицах появилась растерянность. Братья мгновенно обменялись встревоженными взглядами. Только стеснительный Адхам смущенно опустил глаза. Аль-Габаляуи повернулся к ним спиной и беспристрастно закончил:
— Вот зачем я вас пригласил…
Идриса охватила ярость, казалось, он опьянел от возмущения. Братья недоуменно смотрели на него. Каждого из них, кроме Адхама, естественно, одолевала злоба за ущемленную честь. Это был молчаливый протест против того, что обошли Идриса, а также их самих. Что касается Идриса, то он произнес спокойным, но будто не своим голосом:
— Но, отец…
Аль-Габаляуи резко прервал его, развернувшись в их сторону:
— Что «но»?!
И все потупили взгляды, опасаясь, что он прочитает что-то в их глазах. Идрис же проявил характер.
— Я же старший…
— Мне ли не знать этого, ведь я породил тебя! — ответил аль-Габаляуи с сарказмом.
И тут Идрис потерял самообладание:
— Все права у старшего сына! Только я сам могу отказаться…
Отец долго и пристально смотрел на него, словно предоставляя шанс одуматься, потом сказал:
— Уверяю вас, что, делая выбор, я соблюдал интересы всех…
Идрис получил пощечину, переполнившую чашу его терпения. Он знал, что отец не приемлет возражений и что, если он будет упорствовать, то получит еще более резкий отказ. Однако ярость мешала ему думать о последствиях, и он набросился на Адхама. Приблизившись к брату, Идрис напыжился как индюк, демонстрируя всем разницу в сложении, цвете кожи и статности между ними. Он не сдержался, как невозможно было бы жаждущему сдержать текущую слюну:
— Я и мои братья — мы дети уважаемой женщины, а этот — да он же от черной рабыни…
Изменившись в лице, Адхам не шелохнулся. Аль-Габаляуи взмахнул руками и угрожающе произнес:
— Имей уважение, Идрис!
Однако Идриса уже охватила буря эмоций, в том числе безумный гнев, он кричал:
— Он к тому же младше нас! В чем причина?! Почему не я?! Или пришли времена слуг и рабов?!
— Прикуси язык или пеняй на себя!
— Лучше лишиться головы, чем сносить такой позор!
Радван поднял голову и сказал отцу с мягкой улыбкой:
— Мы все твои дети. И мы вправе огорчаться, если видим, что ты нами недоволен. Ты господин, все в твоих руках… Но мы по крайней мере имеем право знать…
Едва сдерживая гнев, аль-Габаляуи повернулся от Идриса к Радвану:
— Адхаму знакомы нравы арендаторов, многих из них он помнит по именам, и потом, он умеет писать и считать…
Идрис так же, как и остальные братья, растерялся от слов отца. С каких это пор знакомство со всяким сбродом считается достоинством и влияет на предпочтение одного человека другому? И причем тут начальная школа?! Разве мать Адхама послала бы его учиться, если бы не отчаялась в том, что ее сын сможет преуспеть в мире сильных? Идрис спросил, насупившись:
— Этого недостаточно, чтобы объяснить, почему ты хочешь меня унизить!
— Такова моя воля! — ответил аль-Габаляуи, раздраженно. — А ты должен лишь выслушать и подчиниться!
— Что скажете? — резко обратился он к братьям с вопросом.
Аббас не выдержал взгляда отца и, бледнея, произнес:
— Слушаюсь и повинуюсь!
Джалиль тут же опустил глаза со словами:
— Как прикажешь, отец.
— Будет как скажешь, — ответил Радван, сглотнув слюну.
На это Идрис злобно расхохотался, черты его исказились настолько, что лицо стало уродливым, и он закричал:
— Трусы! Ничего другого от вас и не ждал, только унизительного поражения. Из-за вашей слабости вами будет командовать сын черной рабыни.
Аль-Габаляуи нахмурился, глаза гневно сверкали:
— Идрис!
Однако злоба лишила того остатков разума.
— Какой же ты отец?! Всевышний сотворил тебя сильным и дерзким. И ты ничего не хочешь признавать, кроме своей силы и власти. С нами, родными детьми, ты поступаешь, как со своими многочисленными жертвами.
Аль-Габаляуи сделал в его сторону два медленных шага и произнес низким голосом, при этом от негодования лоб его покрылся морщинами:
— Попридержи язык!
Однако Идрис не унимался:
— Я не боюсь! Ты знаешь, я не из пугливых. Если ты решил поставить сына рабыни выше меня, не буду слушаться, не покорюсь!
— Ты понимаешь, что последует за этим неповиновением, ничтожный?!
— Сын рабыни — вот кто истинно ничтожен.
Отец, срывая голос, прохрипел:
— Она моя жена, негодяй! Имей уважение, или я от тебя мокрого места не оставлю!
Братья, и в первую очередь Адхам, зная жесткость отца, пришли в ужас. Но Идрис уже настолько не помнил себя от злобы, что не чувствовал опасности и как безумный бросался на огонь.
— Ненавидишь меня?! — орал он. — Вот не думал! Ты ненавидишь меня без зазрения совести. Может, это рабыня настроила тебя против нас? Господин пустыни, владелец имения, грозный богатырь! А рабыня смогла вертеть тобой. Уже завтра о тебе будут сплетничать люди, властелин округи!
— Сказал же тебе, держи язык за зубами, негодяй!
— Не унижай меня из-за Адхама! Как только земля тебя носит?! Ты будешь проклят! Твой выбор сделает нас всеобщим посмешищем.
— Долой с глаз моих! — закричал аль-Габаляуи так, что было слышно и в саду, и в гареме.
— Это мой дом. Здесь моя мать. Она полноправная хозяйка здесь.
— Тебя здесь больше не увидят. Никогда!
Лицо аль-Габаляуи помрачнело, как чернеет Нил в пик разлива. Сжав огромные кулаки, он глыбой двинулся на сына. В это мгновение всем стало ясно, что Идрису пришел конец и что это будет еще одна трагедия, молчаливым свидетелем которых стал этот дом. Сколько раз лишь одно слово здесь превращало беспечную госпожу в несчастную бродяжку! А сколько мужчин, прослужив долгие годы, покидали этот дом, еле держась на ногах, со следами ударов кнута, концы которого утяжелял свинец, с текущей по спине и из носа кровью. Когда хозяин дома благодушен, каждый обласкан им, но как он страшен в ярости! Поэтому все поняли, что Идрис пропал. Хотя он был первенцем аль-Габаляуи и ровней отцу по силе и стати, ему было несдобровать. Аль-Габаляуи подошел ближе со словами:
