2
Джонни бежал по направлению к автофургону, припаркованному с той стороны дока, что обращена к промышленному району Уоппинг. В этом фургоне он следовал за «Ковчегом» к центру Лондона от условленного места швартовки у верфи Клайн на Собачьем острове.
Фургон был единственным домом Джонни и единственной его собственностью, и тем не менее он никогда не запирался и сейчас тоже был не заперт. Вместо этого на дверях была табличка, изображавшая профиль собаки, с надписью мелкими буквами, и табличка эта присутствовала не просто для украшения. На койке за сиденьем водителя лежал доберман весом в пятьдесят килограммов по имени Самсон — один из тех псов, которые пять лет подряд побеждали на подпольных собачьих боях в иммигрантских кварталах и которого Джонни приобрёл, когда тот начал проигрывать и вскоре был бы усыплён. Больше года Джонни постепенно отучал его от жизни спортивной звезды, привыкшей к суровой диете и развившей колоссальный объём лёгких и сердца, чтобы сделать из него сторожевую собаку, а также своего лучшего и единственного друга.
У Джонни было два имени, и второе из них было ему так же дорого или даже дороже, чем то, которое дали ему при рождении, — Гольф Зулу Индия Один Три Фокстрот Виски — его международный позывной радиолюбителя. Перед ним на приборной доске находилась радиостанция, и, заводя машину, он другой рукой настроил приёмник на частоту столичной полиции 148 МГц и успел услышать последние слова первого, ещё нечёткого описания разыскиваемого человека в сером кителе и приказ об оцеплении района порта.
Лицо Джонни — пока он ехал к Ист-Смитфилд-роуд и через Тауэрский мост — было непроницаемым. Он работал на Балли уже три года, и ему никогда не случалось видеть, чтобы тот совершил ошибку. Мысли его беспорядочно перескакивали с предмета на предмет: дорога перед ним, «Ковчег», Речная полиция, столкновение, ближайшее будущее и прихрамывающий беглец в сером кителе.
— Ты мог бы сказать, — обратился он к псу у себя за спиной, — что Балли, стоя в полный рост, достаёт руками до земли?
Самсон не ответил. Но он заворочался под влиянием беспокойства своего хозяина.
В течение последних десяти лет Джонни изо всех сил стремился стать неуязвимым, и это ему почти удалось. У него была работа, представлявшая собой автомобиль, и дом, который был частью автомобиля. Он мог легко перемещаться с места на место и не зависел ни от одного человека, за его спиной был Самсон, и, благодаря своему радиопередатчику он находился в контакте с друзьями по эфиру во всём цивилизованном мире. И всё-таки он сидел сейчас за рулём и дрожал. Потому что была одна слабость, которую ему никогда не удавалось скрыть: Джонни увлекался игрой на скачках и боях животных.
Это была тайная, почти никак не обнаруживающая себя страсть — в том мире, который играет на всём. Балли был первым, кто, заметив страстное увлечение Джонни, увидел нечто другое, чем надежду на выигрыш; поняв это, он и привязал его к себе.
Джонни играл не ради выигрыша. Он делал минимально возможные ставки и играл на удивление слепо, совсем не зная возможностей участников, не следуя советам и не давая их. Он сам себе не отдавал отчёта, почему играет, лишь чувствовал, что ему нужно быть поблизости от животных в момент их самых бурных проявлений. При виде одновременного старта шести борзых за электрическим зайцем, при звуке крыльев почтового голубя перед началом состязания, на дерби, на ипподроме, на скачках в Седжефилде или Понтефракте, на петушиных боях в индонезийских кварталах с Джонни происходило нечто неописуемое.
Балли никогда не рассказывал, откуда прибыл его груз и куда он в конце концов будет доставлен, и если их сотрудничество всё-таки продолжалось, — хотя Джонни с самого начала прекрасно понимал, как он рискует, — то лишь потому, что Балли давал ему возможность соприкасаться с тем невыразимым, к чему он всегда стремился.
У себя за спиной, в следующем за спальным грузовом отсеке, он перевёз для Балли яванского носорога, кожа которого была вся в трещинках и жёсткой, как металл, но у которого был удивительно мягкий и безвольный характер. У него побывали два окапи, гребнистый крокодил рекордной десятиметровой длины — в ящике, который торчал на пять метров из грузовика. Ему случилось перевозить пятнадцать ядовитых амазонских лягушек, моргающих глазами, совершенных, словно пятнадцать кобальтово-синих самоцветов. У него побывали восемь редчайших императорских рыбок-ангелов в двух аквариумах ёмкостью по шесть тысяч литров. Молодой слонёнок. Два снежных барса из Гималаев — с хвостами, длиной превосходившими их тела. Он возил южноамериканских чёртовых обезьян и императорских тамаринов. И однажды был совсем незабываемый случай — семья обезьян-долгопятов в ящике с двумя малышами, которые, повернув головы на сто восемьдесят градусов, уставились на него своими большими глазами, словно умоляя ехать осторожно.
Он не разочаровал их, ни этих животных, ни других. Он возил их с безграничной мягкостью и терпением. Он поддерживал нужную им температуру, кормил их и поил, разнимал, если им случалось подраться, а сама дорога, которая, как он знал, была для зверей мучением — многие часы, проведённые в темноте, без возможности ориентироваться в пространстве, в передвижной тюрьме, — становилась нежной и ласковой. Ни одно из животных Балли никогда не погибло по вине Джонни во время транспортировки.
В эти часы, проведённые в пути за рулём грузовика, с экзотическим, сильным, но всё равно хрупким существом в кузове, осторожно преодолевая неровности асфальта, Джонни бывал почти счастлив.
Теперь всё кончено: с большой долей уверенности он чувствовал, что случилось нечто непоправимое, что ему больше никогда не придётся возить груз для Балли. Именно поэтому его трясло.
За его спиной глухо закашляла собака, Джонни протянул руку назад и успокаивающе похлопал её. Потом он наморщил лоб. У доберманов короткая, гладкая шерсть. Его же пальцы уткнулись в ворсистый ковёр.
Впереди на перекрёстке между Саутуорк-стрит и Сент-Томас-стрит, наискосок от железнодорожного переезда, зажёгся жёлтый сигнал светофора. Он остановил машину и посмотрел в зеркало заднего вида.
Люди, сидевшие в машинах позади его фургона, сначала увидели, как распахнулась дверь, потом как Джонни, спрыгнув на землю, во весь дух бросился бежать от машины. Затем они увидели, как он остановился, повернулся и пошёл назад. Они увидели, как он открыл дверь и заглянул в водительскую кабину. Они не могли знать, что он ищет, но на его лице они прочли разочарование, удивление и даже тоску, когда он увидел, что там никого нет. Они увидели, как он съехал на обочину, и, проезжая мимо его машины, кое-кто заметил, что он сидел в наушниках, держа в руках что-то похожее на карту города. Некоторые из них, кроме того, успели прочитать все слова под табличкой с изображением собаки на двери грузовика. Там было написано: This car is guarded by a Dobermann. Fuck with it and find out.[1]
3
Непосредственно перед Саутуорк-стрит железная дорога раздваивается. Одна её ветка идёт в сторону вокзала Кэннон на северном берегу Темзы. Другая, по укреплённой гранитом насыпи, узкой, как звериный след, и тянущейся высоко, как путь перелётных птиц, пересекает фешенебельный район Далидж.
