— Ну наконец-то ты заговорил о главном. Деньги! Деньги — вот самое важное для человека, который… который с пеной у рта твердит, будто он далек от всего материального.
Кова уже не стоит в дверном проеме — по мере того как разгорается ссора, она все ближе подходит к Уго. Он же тем временем успел сесть в кресло перед телефоном и всем своим видом изображает полнейшее равнодушие.
— Знаешь, я не был бы таким материалистом, — отвечает он, слегка поведя головой в ту сторону, где стоит Кова, но избегая глядеть на нее прямо, — если бы кое-кто тоже приносил в дом свое жалованье, пусть даже совсем мизерное…
— Так! Опять этот прокурорский тон! Нетрудно догадаться, что теперь последует: пришла пора напомнить, что актером ты не стал исключительно по моей вине, а потом с гордостью заявить, что ты-то всегда был мне верен… Есть чем гордиться!
Последнюю фразу Кова произносит, дав волю негодованию и едва сдерживая слезы. Уго же, наоборот, как будто еще больше успокаивается, по крайней мере всеми силами старается это показать.
— Ты вечно стремишься изобразить меня в карикатурном виде. А ведь и я мог бы ответить тебе тем же: стоит вспомнить, например, Еву Уилт[1]— и сходство будет налицо, но, к сожалению… мы существа куда более сложные.
— Опять ты уводишь разговор в сторону, опять прячешься за своей логикой и своей… невозмутимостью, будь она неладна. Ты сам прекрасно знаешь, что не смог стать актером только потому, что кишка была тонка, ведь за это надо было бороться… А ты струсил, побоялся, что не сумеешь добиться успеха. Да, именно, не бедности ты побоялся и не богемной жизни, как ты любишь повторять…
— Перестань ради бога, Кова, ну сколько раз мы с тобой это обсуждали, — перебивает ее Уго, в первый раз меняя линию поведения: голос его, во всяком случае, становится злым и мрачным.
— Думаешь, мы и вправду так уж бы бедствовали? Мой отец был готов помогать нам, а я… я ведь подыскала себе тогда…
— Да, — говорит Уго, резко вставая, — да, тебя ожидало блестящее будущее за прилавком магазина и нищенское жалованье. И его, конечно, вполне хватило бы на жизнь!
Уго на секунду останавливается перед Ковой, а потом решительно идет к двери. Кова следует за ним.
— Но ведь и ты тоже начал тогда кое-что зарабатывать, снимался в рекламе…
— В рекламе? Реклама — полное дерьмо, дерьмовое дело во всех отношениях. Если ты там не на первых ролях, не стоит и связываться…
— Но другие тоже так начинали.
Кова идет следом за Уго до самой гостиной. Это просторная, очень светлая комната, где много воздуха, она соединена с большой кухней, которая сверкает прямо-таки вызывающей чистотой и оттого выглядит так, словно ею никогда не пользуются. Уго внезапно застывает посреди гостиной и оказывается перед Ковой, а та от неожиданности чуть не налетает на него.
— Хватит! Пожалуйста, замолчи! — Уго впервые повышает голос. — Я не желаю снова заводить все тот же спор. Ты ведь… ты ведь просто хочешь довести меня до белого каления, чтобы я не…
— Неправда! — перебивает его Кова.
— Во всяком случае, выглядит это именно так! Так! Ты просто из кожи вон лезешь, просто не знаешь, что еще придумать, чтобы вывести меня из терпения. Ты изо дня в день капаешь мне на мозги, напоминаешь, что я не сделал того, что должен был якобы сделать, и не сумел стать тем, чем мог бы стать!
Какое-то время оба молчат, стоя лицом к лицу. Глаза Ковы покраснели, в них блестят слезы, губы дрожат, она пытается снова заговорить, и наконец ей это удается, хотя голос прерывается от сдерживаемых рыданий.
— Я ведь просто хочу помочь тебе… Я хочу, чтобы тебе было хорошо. А тебе плохо, Уго… Ты вечно в дурном настроении, ты несчастлив…
— А кто счастлив? Ну скажи! Кто бывает счастлив в сорок пять лет, зная, что… каждое утро надо вставать и бежать на работу… чтобы вкалывать как проклятому… И никуда тут не денешься. Такова жизнь, милая моя, жизнь, а не новомодные курсы релаксации.
— Жизнь можно переменить.
— Правда? Вот мы с тобой возьмем да и переменим нашу жизнь! Давай! Вперед! Ты готова? Готова отказаться от всего этого? Хотя почему бы, собственно, и нет? Продадим дом, расплатимся с долгами — и даже еще что-то останется: сможем внести залог за крошечную съемную квартиру — уж подыщем какую-никакую. Мы ведь вполне продвинутая супружеская пара, вот и будем жить среди каморок, набитых иммигрантами, — да здравствует мультикультуральность! Кстати, может, ты сама будешь зарабатывать те три тысячи евро, которые у нас улетают каждый месяц?
— Ты любишь утрировать, — отвечает Кова. — Зачем все переворачивать с ног на голову? Разве речь идет о том, чтобы разом взять и переменить всю нашу жизнь? Я прекрасно понимаю: это невозможно.
— Ну слава богу! А то я уже было испугался!
— Да выслушай ты меня хоть раз до конца! Вечно стараешься отгородиться своими ядовитыми шуточками! А я имела в виду совсем другое: ты мог бы, скажем, работать поменьше. Ты работаешь на износ, вечно весь в делах и заботах. Ну неужели нельзя иначе?
— Я ведь, детка, занимаюсь торговлей, и это тебе хорошо известно, а чтобы что-то продать, надо побегать, — тут правила простые. Волка, как говорится, ноги кормят. Я небось не в банке служу…
— Ну тогда продавай чуть поменьше… и у тебя появится чуть больше свободного времени — лично для тебя, чтобы потратить его на вещи, которые тебе действительно нравятся.
Уго поворачивает голову, смотрит в сторону бара, потом с досадой, теряя терпение, фыркает, словно школьник, вынужденный выслушивать нотации.
— Ну, скажем… ты мог бы заканчивать на пару часов пораньше!
— На пару часов, говоришь?
— Да послушай же! Хоть раз в жизни выслушай меня! Если бы ты возвращался пораньше — ну не на два часа, а хотя бы на полтора, ты смог бы записаться на курсы театрального искусства — как раз сейчас в Касоне открываются такие; уже пригласили преподавателя из России — он, кажется, очень знаменитый, а организуют все люди из «Энтреакто». И как только они на тебя посмотрят, сразу примут в свою труппу, наверняка примут… Им ведь позарез нужны артисты зрелых лет, то есть я хочу сказать, не одни птенцы желторотые; и ты мог бы снова выйти на сцену…
— Ага! В любительском театре, в сельском клубе…
— В этом селе тридцать тысяч жителей, но… ты можешь называть его как тебе угодно, пускай будет село. Село так село! Наверно, уже поздно мечтать об «Оскаре», но еще есть время, для того чтобы заняться тем, к чему душа лежит. Ты ведь актер, а актеры должны играть, им нужна публика.
— Вовсе не уверен, что я актер…
— А кто же ты? Все об этом твердят. Достаточно посмотреть на тебя в компании, за столом, когда ты немного разойдешься… Не знаю, почему ты губишь свой талант.
