Яхта, насколько возможно, меняет курс. Я часто наблюдал здесь за подобным бесстрашием капитанов. Ребекка даже шутила: «Здесь, именно здесь, однажды в девятнадцатом веке Рихард Вагнер потерпел кораблекрушение. Они спаслись в Бурёйкилене. Тогда-то ему и пришла в голову мысль написать „Летучего голландца“».
При ярком солнечном свете и сильном ветре хорошо видны подводные шхеры. Вокруг них пенятся волны. Низкие облака наплывают на солнце и затеняют половину моря. Других судов не видно. Ребекка на минуту отрывается от «Птиц» Тарьея Весоса.
— Чувствуешь, как похолодало? — спрашивает она, словно о чем-то меня предупреждает.
Я высматриваю в небе ястреба, который преследовал меня и Аню Скууг несколько месяцев назад, но его не видно. А Аня умерла.
Сильный порыв ветра опрокидывает зонт, стоящий у бассейна. Море свинцово-серое, почти черное. Белый парус яхты касается волн. Четыре человека, упираясь ногами в дно судна, свешиваются с левого борта с канатами в руках. У штурвала стоит — нет, почти лежит на нем, мужчина в зеленой майке, он держит курс прямо на берег.
— Гляди! — говорит мне Ребекка. — Почему он не убрал паруса?
Хлопают паруса. Новый порыв ветра, и четыре человека перекидываются на правый борт, а яхта несется прямо на каменистый остров, который почти не виден из-за пенящихся волн. Паруса лежат почти параллельно поверхности воды. И опять налетает ветер. Красная широкополая шляпа Ребекки скрывается за скалами.
В эту минуту ломается мачта. Яхта переворачивается. Кто-то кричит. Волны пожирают паруса. Люди падают в воду. Показывается блестящий киль яхты, непристойный в своей наготе, беспомощный, как вытащенная на берег рыба.
Ребекка вскакивает с шезлонга:
— О, Господи, Аксель! Что нам делать?
— Ты меня спрашиваешь?
— Мы должны их спасти!
— Как мы можем их спасти?
— У них нет резиновой шлюпки. Видишь?
— Нет. — Я встаю, чувствуя, что у меня трясутся колени, но все-таки бегу за Ребеккой к каменному причалу в маленьком заливе перед дачей Фростов.
— Мы единственные свидетели, Аксель. Кроме нас, никто не видел того, что случилось. Теперь все зависит от нас. Понимаешь?
У Ребекки, которая никогда в жизни ничего не боялась, даже когда растянулась на сцене в Ауле во время своего дебюта, теперь от страха потемнели глаза. И все-таки она намного опередила меня, спускаясь по лестнице к причалу.
— Быстрее, Аксель!
Она выбирает между тридцатидвухфутовой прогулочной яхтой и семнадцатифутовым шверботом.
— Я возьму яхту, — говорит она. — Но тогда мне понадобится помощь.
Она прыгает в яхту, в последнюю неделю я часто видел, как она это делает, отдает мне команду, которой я подчиняюсь, и, пока я отдаю швартовы, запускает мотор. Где-то во мне прячется жалкий испуганный пианист, который трясется за свои пальцы, но Ребекка уже взяла нужный курс, и я едва успеваю прыгнуть в яхту.
— Еще этот шторм. Жаль, что здесь нет мамы с папой! — растерянно говорит она. Я обнимаю ее за плечи, глажу их и замечаю, что она покрылась гусиной кожей. Первый раз я обнимаю ее так, что могу чувствовать ее кожу. Из нас двоих она сильнее. Она всегда была главной. И сейчас тоже. Хотя, стоя за рулем, выглядит хрупкой и испуганной, яхта как будто слишком велика для нее.
— Я первый раз попала в такую историю, — говорит она.
— Я тоже.
— Но ведь твоя мама утонула в водопаде.
— Здесь не водопад, Ребекка. И они все в спасательных жилетах.
Она не отвечает, поглощенная маневрами, которые ей приходится делать, ведя яхту среди бушующих волн. А мне в голову лезут идиотские мысли. Наша яхта называется «Микеланджели». Но не в честь скульптора, а в честь пианиста. Артуро Бенедетти Микеланджели. В семье хотели, чтобы Ребекка стала пианисткой. Но она решила стать врачом. В следующее лето яхта, возможно, будет называться «Альберт Швейцер».
Мы выходим из залива, и ветер, дующий с берега, несет нас на восток. Волны мелкие и сильные. Но это не они перевернули то судно, это ветер. Оно лежит прямо перед нами. Там пять человек, думаю я. Помни, их было пятеро! Они качаются на волнах, как маленькие бутоны, и вытаскивать их из воды придется мне, потому что Ребекка должна держать нашу яхту рядом с перевернувшейся. Так она решила. Люди находятся с одной стороны. Опять светит солнце. Море блестит. Оранжевые спасательные жилеты качаются на волнах, как якоря швартовых бочек. Но в них живые люди.
— Иди на корму, Аксель! И следи, чтобы они не попали под винт, если мне придется маневрировать! — кричит Ребекка.
Я вспоминаю, что на нашей яхте нет трапа для купания. Его летом сломали. Ребекка считает, что я сумею втащить людей на борт через поручни.
Мы уже слышим их крики. Я понимаю, что кричит человек, который стоял у руля. В зеленой майке. Он выглядит сильным и властным, барахтаясь на пенных волнах и пытаясь сохранить за собой роль капитана:
— Успокойтесь! Слушайтесь меня! Держитесь подальше от винта!
Ребекка легко справляется с яхтой, хотя ей еще нет и двадцати. У нее красивый и гордый профиль. Я готов выполнить ее новый приказ. Она дает задний ход, яхта качается.
— Приготовься, Аксель!
Я не знаю, что меня ждет. Вижу только лица в воде. Мокрые, испуганные лица взрослых людей. Сорокалетние люди отправились на увеселительную прогулку. Им следовало понимать, что они делают, думаю я, почти сердясь на них за то, что они таким образом вторглись в мою жизнь. Когда Ребекка пригласила меня к себе на дачу, она хотела подчеркнуть, что мне надо прийти в себя. Ей было жалко меня. Я потерял Аню. И в то же время почти распалась моя семья. Мама давно утонула в водопаде. Отец нашел себе даму сердца и продал наш дом, а Катрине носит где-то по свету.
— Разве тебе этого недостаточно? — сказала тогда Ребекка.
Этого оказалось достаточно, чтобы провести несколько приятных летних дней на берегу Килсунд-фьорда в нереально роскошном мире Ребекки Фрост.
Теперь я вижу, что в воде не хватает одного человека.
— А где пятый? — кричу я плавающим в воде людям.
Они начинают перекрикиваться, машут руками.
— Эрик? Куда делся Эрик? — Они шарят глазами по верхушкам волн.
— Может, он оказался под яхтой? — кричит рулевой. — Я нырну за ним!
— Нет! — кричит второй мужчина.
— Ныряй! — кричит одна из женщин.
В воде, у самой кормы «Микеланджели», барахтаются двое мужчин и две женщины. Рулевой исчезает в волнах. Остальные переговариваются друг с другом. Я протягиваю руки, готовясь принять тяжелую ношу — взрослых людей, которых надо поднять на полтора метра, чтобы перетащить через поручни. Но они не хотят, чтобы их вытаскивали из воды. Пока еще не хотят. Они все спортсмены, яхтсмены, не первой молодости, но и не старые.
