«Какая из жизней сработает на этот раз? – думал про себя Шарик. – Если политика ушла в бизнес, старики требуют реставрации, средний класс обнищал, молодёжь подсела на алкоголь, наркота изолирует их от подлинных переживаний души и тела. Артисты, художники, писатели – фуфел, культивирующие стёб и цинизм. При низком уровне жизни низок и уровень духа, хотя цинизм – это неплохо, в нём гораздо больше правдивого, чем в демократии, чем в либералах, ставших консерваторами, удерживая власть. Только хочется спросить у них: „А что в консервах?“ Тушёное мясо рабочей силы, из него можно приготовить любое блюдо, лишь бы хватило водки, люди будут бухать и пахать, на то они и созданы. Уважение – где оно? Хотя бы к себе самому, люди готовы отдаться за несколько сотен, за несколько макаронин, – посмотрел на пустую миску Шарик. – Фигурально, а некоторые даже на полном серьёзе готовы. Что же сделало нас скотом, таких чувствительных и разумных? Что?» – накрыто его как одеялом этим вопросом.
* * *
Я сидел на двадцатом этаже, в офисе, левой рукой листая картинки в журналах своих конкурентов. Задница моя была встроена в кожаное кресло нашего издательства, правая рука была занята чашкой, голова – делом, сердце – любовью к самому себе, я пил небольшими глотками кофе, который только что сварила моя секретарша. Неожиданно позвонил кот:
– Тут сосед зашёл, просит присмотреть за его зверушками.
– Какими зверушками? – захлопнул я от такого поворота журнал. – Мне тебя с головой хватает, – кофе вдруг стал горьким.
– Слушай, давай я ему трубку дам, он тебе объяснит всё сам.
– Ладно, – обжёг кофе мне язык и матерное слово, что болталось на его красном кончике, пробежало вниз по всему телу, словно электричество.
– Извините, не могли бы вы присмотреть за моими ребятами, ко мне девушка приезжает.
– Так ребята или зверята?
– Что-то среднее.
– Понятно. А животные дикие?
– Нет, они очень смирные. Да и животными не поворачивается язык их назвать.
– Много их? – ворчал я обожжённым своим.
– Восемь.
– В смысле? Что, восемь разных зверей? – мял я трубку.
– Восемь маленьких слов. Никаких хлопот, послушные и не ругательные. Раз в день погулять, раз в день покормить, не больше. Очень быстро растут, сами понимаете, какие могут быть предложения, в моей-то халупе, один кое-как помещаюсь.
– Вы хотели сделать предложение девушке? – таяло моё сердце.
– Да, только из этих слов вряд ли его сконструируешь.
– А что за слова? – медленно падало во мне напряжение.
– «Как мне всё надоело, хочется побыть в одиночестве». Всего восемь словечек.
– И из этих можно состряпать, при желании. Нуда ладно, ведите.
Трубку снова взял кот:
– Какие будут указания?
– Том, покажи, где им расположиться в квартире. Вечером буду. Конец связи.
– Хорошо, – повесил он трубку.
Через мгновение Том наблюдал за шеренгой, которая двигалась стройно в мою квартиру, а сосед всё давал консультации:
– Том, только имейте в виду, они путаются порой местами, меняя общий ход мысли. И вот ещё что, «одиночество» – оно очень уж капризное, ему нужно особое отношение.
– Думаю, мы разберёмся, – пересчитывал их хвостом кот, закрывая дверь.
Он отвёл словам угол спальни, те расселись на маленьком коврике.
– Сидеть тихо, не бегать, не прыгать, хозяин придёт, погуляет с вами, – лёг он и задремал перед ними.
Три дня прошли бурно, я выходил на улицу с этим детсадом гулять, люди видели: «как мне всё надоело, хочется побыть в одиночестве» и не лезли в душу. Лишь однажды отказались пойти гулять «всё» и «побыть». Я вышел с «как мне в одиночестве надоело, хочется». В этот день ко мне подошла незнакомая девушка, погладила милых зверюшек и меня заодно. Вечером я пригласил её на свидание, а ещё через неделю она переехала к нам вся, со своими вещами. Слова, как и обещал, забрал одинокий сосед. С помолвкой, видимо, не заладилось. Позже я встречал его иногда на прогулке с той же фразой: «Как мне всё надоело, хочется побыть в одиночестве». Зверюшки действительно подросли, особенно «одиночество».
* * *
– Ты чего скулишь? – понюхал Шарик незнакомку. «Из породистых, – сразу определил он, изучая её ошейник со стразами. – Шерсть лоснится и блестит как шёлк, а запах какой! С ума сойти».
– Хозяин ударил. Да нет, не туда, по морде!
– Извини, привычка. За что? – обошёл он незнакомку и преданно посмотрел ей в глаза.
– Мужчина подошёл, дал конфету, погладил по голове, я взяла. Это его и выбесило, я имею в виду хозяина, – начала плакаться в шерстяную жилетку Шарика она.
– Какому мужчине понравится, если ты берёшь у другого? Понятное дело – ревнует.
– А он был такой галантный! Я имею в виду того мужчину.
– Не плачь, тушь течёт, – стал языком зализывать её горе Шарик.
– Правда?
– Я уже слизнул.
– Спасибо. Вообще-то я спорить не люблю. Но могу укусить, – проступила улыбка на прелестной мордочке.
– Хочешь, я ему отомщу, цапну его за одно место?
– Вы такой смелый. Как вас зовут?
– Шарик. Можно на «ты».
– А меня Гер да Шейх Брут.
– Надо бы записать, сразу не запомнить.
– Можно просто Герда. Я хочу убежать из дома куда глаза глядят, – задрала она свой носик вверх так, что у Шарика проснулась жалость к её трогательной влаге.
– Тогда бежим!
– Так просто?
– Да. Просто беги рядом.
– Как прекрасно почувствовать себя свободной: куда хочешь, туда бежишь, и с кем хочешь. Ты так быстро бежишь, Шарик! Ты, наверное, такой сильный!
– Так меня ноги кормят, – не смотрел под них Шарик, и только ветер поглаживал его внезапные уши, которые ловили каждый вздох и каждый выдох Герды, с приторной осторожностью, чтобы не загнать её этим счастливым галопом.
– Это твоя работа?
– Это моё хобби: бежать, когда рядом вдоль дороги, не останавливаясь, чешет природа. Она – часть моей скуки, хотя и прекрасна.
– А я?
– А ты другая, ты лучше. Будь у тебя зеркальце заднего вида, ты бы знала, насколько прекрасны твои ландшафты.
– Мои уже устали, и кормит меня хозяин. Шарик, разве у тебя нет машины? Хозяин всегда на машине меня возил.
– Откуда? У меня и дома-то нет.
– Ты, наверное, бездомный?
– Наверное, – сбавил он темп, заметив, что незнакомка начала отставать.
– Я слышала про таких.