Но его останавливают какие-то звуки. Это уже не крысы. Это шаги.
2
На матовом стекле кабинета шефа вырисовывается тень. Он видит, как она, укороченная прожекторами вертолетов, скользит по стеклу. Никто, кроме него, не задерживается до такого часа в офисе. Никто, кроме него, не нарабатывает столько сверхурочных часов. А делает он это не только по необходимости. Еще и по своей воле. Предпочитает оттянуть насколько возможно возвращение домой. Но сейчас страх заставляет пожалеть, что остался.
Прислушивается. С ножом для бумаги в потной руке, дрожа всем телом, следит за тенью на матовом стекле. За перегородкой — шаги. Если это грабитель и удастся героически поймать его, действия человека из офиса будут вознаграждены шефом: может быть, тот аннулирует долг, который образовался от авансов, что просил до получки. Страх не оставляет его, но он сжал в кулаке нож для бумаги. Пробирается на цыпочках, стараясь, чтобы хромота не выдала, чтобы кожаные подошвы не скрипели. Притаился за дверью.
Шаги по ту сторону замирают. Тишина. Боится, вдруг не достанет смелости. Вся его жизнь отмечена подчинением, а вот теперь настал его случай. Если упустит, другого может и не быть. И память об этой ночи, он знает, будет памятью о еще одном разочаровании, а их без счета в его жизни.
Он дождется, когда незваный гость выйдет из кабинета, набросится на него, приставив нож к горлу, обезоружит, потому что негодяй, конечно, вооружен пистолетом. Отнимет оружие и, держа злодея на прицеле, вызовет охранников.
Тень, открывающая дверь, вырастает на полу.
Он готов броситься в атаку. Но удерживается. Секретарша приходит в ужас, увидев его в засаде, готовым вонзить в нее нож. Роняет очки. Он онемел. Поднимает очки девушки. Это круглые очки. Бормоча извинения, все еще сжимает в кулаке нож для бумаги. Девушка дрожит. Он кладет нож на стол. Прожектора вертолета пробегают по окнам. Замечает отблески ее слез. Желая успокоить, приобнимает ее.
Их лица и губы, тела слились. Человек из офиса отстраняется с преувеличенной учтивостью. Навсегда запомнится этот момент, говорит он себе. Впервые ощущает, что не такой уж он трус, как привык думать, и вообще-то способен на такое, чего и сам о себе не знал. Успокоив девушку, зажигает свет. Пока она надевает очки, подает ей стакан воды. Обретает спокойствие. Но замечает, что на нем пальто. Уже готов снять его. Колеблется. Но не снимает. В полутьме не так уж заметно плачевное состояние пальто. Идет к баку с минеральной водой. Возвращается с пластмассовым стаканчиком.
Она благодарит. Одно слово «спасибо» переполняет его ощущениями, которых прежде не испытывал. Смотрит, как она пьет. Ее нервные глотки очаровывают. В тишине зала, вдали от лампы, писк летучих мышей кажется пением птиц. Она говорит, что ей уже лучше. Но взгляд ее блуждает. Его успокаивает, что она не обращает внимания на пальто. Предлагает, если позволит, проводить ее домой. В этот час в подземке опасно, а маршрутки ходят редко. Неразумно ходить одной в такой час, почти в полночь, по пустынным улицам. В этот час только банды разгуливают по улицам, бездомные да клонированные псы. Говорит: и ему будет спокойней, если проводит. Она моргает, вздыхает. Изобразив улыбку манекена, соглашается. В этих круглых очках она кажется моложе. Увидел себя дважды миниатюрно отраженным в двух круглых линзах.
Покидают офис, идут по пустынному коридору, а их шаги раздаются по всему зданию. Человек из офиса вызывает лифт. Загробный грохот шестеренок. Спускаются молча. Она глядит в пол. Он смотрит на мелькающие номера панели. Искоса следит за секретаршей: круглые очки, вздернутый носик, мальчишеская прическа. Строгий костюм, застегнутый на все пуговицы. Можно спускаться хоть до центра Земли — таким счастливым он себя чувствовал. Рядом с ней — хоть на край света. Ему хотелось полностью довериться ей. Если она полюбит его, он готов спуститься с ней хоть в преисподнюю. Почему это ему пришла такая фантазия — с преисподней? Потому что ад — это подвалы твоего «я», говорит он себе. Подземелье, где никто не может ни лгать, ни обманывать самого себя. Худшее наказание для любого: отнять все до единой иллюзии тщеславия. Вдруг забеспокоился, что она откроет в нем, кроме хромоты, еще и другие недостатки, менее заметные.
Вышли на улицу. Ночной туман не дает разглядеть вертолеты, но они кружат над ними. Моторы — как стрекотание крыльев. Так и кажется: стальные желтоглазые насекомые выжидают. Прожектор, пробуравив туман, фокусируется на них и снова растворяется в дымке. Пустые улицы центра, улицы банков, архитектурные громадины. На каждом шагу — тела, спящие в картонных коробках, скорчившиеся под навесами и в подъездах. Человек из офиса и секретарша обходят лежащих. Сворачивают на пешеходную улицу. Здесь тоже закутанные в тряпье мужчины, женщины и дети спят у дверей магазинчиков. Зловоние спящих тел заставляет сдерживать дыхание. Далеко обходят каких-то мальчишек-зомби. Один слюнявый бредет на них, человек из офиса предусмотрительно берет девушку под другую руку. Мальчишка спотыкается, шатается, хрипло бормочет что-то себе под нос и проходит мимо. Защищая девушку, человек из офиса обретает уверенность: он уже не тот робкий, согнувшийся над бумагами, каким был только что, когда вертолеты просвечивали здание, летучие мыши бились об окна, а крысы шмыгали под столами. С тех пор прошло всего полчаса, сказал он себе и посмотрел на часы. Уже за полночь. Ему кажется, что вторжение девушки в его жизнь случилось очень давно. Тогда он был другим. А тот, каким стал сейчас, считает того, другого, своим дальним предком. В Лаосе — он читал в одном журнале — после эпидемии больные меняли имя. Может, и он стал лаосцем? Говорит себе, что любовь — болезнь, которая превращает человека в лаосца. В другого.
Несмотря на возникшую от провожания девушки отвагу, он волнуется насчет преисподней. Что же такое ад? Подвалы своего «я», как он только что вообразил, или вот эта преисподняя, перед его носом — нищета, укрытые газетами и пропахшими мочой простынями тела, скорчившиеся у порога рядом с пожитками в сумке или в тележке из супермаркета. По крайней мере тот, кто пал так низко, утешает он себя, уже не тревожится о судьбе своего стола в офисе, свободен от паранойи махинаций и подозрений в заговоре.
Разговор обрывочен. Он интересуется жизнью девушки. Осторожно, не показывая острого любопытства, разбавляя беседу анекдотами. Не хочет показаться болтуном. Иногда в речи звучит озабоченность. Она говорит о шефе. Слишком уж много говорит о шефе. Все время занимается его делами. Он не ревнует, но обидно, что она отдает шефу столько времени в разговоре. А вот начала́ о сослуживце. Столько же о сослуживце, сколько и о шефе. Пожалуй, даже больше, чем о шефе. Говорит, он странный, и это вызывает интерес. Надо бы засечь время, какое она отдает каждому из них, чтобы увериться в том, что он подозревает. Идут ко входу в подземку. Смотрит на девушку. И спрашивает себя — какое зло может таиться в этой симпатии к сослуживцу. Лучше не думать об этом чувстве, о том, что может таиться за ним. Глубины только угадываемые, но пугающие.
Холодно. Девушка дрожит. У него тоже, хотя и не хочет признаться, клацают зубы. Наконец решается. В этот час подземка опасна, говорит он. Снимает пальто и накидывает на плечи девушки.
