Книга Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

Сююн-Бике поразило богатство города. Перед его достатком меркла Ногайская Орда, а столица ее, Сарайчик, казалась девушке теперь всего лишь небольшим улусом.[10]

Джан-Али жил в каменном просторном дворце. Казанские эмиры и мурзы одевались в дорогие шелковые и парчовые одежды, щедро украшенные жемчугом и золотом. Женщины ходили в длинных платьях, усеянных бисером и золотыми монетами.

Сююн-Бике жила ныне в высоких палатах, роскошь и убранство которых уступали разве что дворцу самого султана Сулеймана. Юной бике прислуживали десятки служанок, ее желания немедленно исполнялись, как распоряжения самого хана. Она ни в чем не знала отказа: будь то красивый, расшитый золотыми нитями казакин или породистый арабский скакун.

Но сама Сююн-Бике не изменилась. Она оставалась прежней озорной девушкой и, подобно бесшабашному мальчишке, могла скакать по песчаному берегу Итили[11]на резвом аргамаке. Эти проказы красавицы вызывали улыбки простых казанцев и недоумение эмиров и мурз.

Неделю город гулял на свадьбе хана. Самый последний бедняк считал себя сопричастным к радости молодых. Потчевали даже узников, томившихся в зиндане.[12]И во всем ханстве на время свадьбы были прекращены раздоры между эмирами.

На следующий день после праздника из Московского государства прибыл гонец и привез грамоту от великого князя Ивана Васильевича. В этот раз она отличалась немногословностью: «Рад за тебя, брат мой, царь казанский Джан-Али. Слыхал, что супруга досталась славная. Надеюсь, что ничто не сможет омрачить нашей дружбы. Правь на земле Казанской вольно, как некогда правил в городе Касимове. А еще, брат мой, хочу тебе посоветовать держаться подалее от Крыма. Ибо эти ироды земли наши разоряют и много люда русского в полон берут, а потом торгуют им в городах своих, словно скотом бессловесным. А наша дружба не будет тленной и укрепит камень. Кланяюсь на том».

Джан-Али ответил на грамоту в тот же вечер:

«Здравым будь, брат мой, великий князь и государь всея Руси Иван Васильевич. Ласку твою, когда сидел на столе в Касимове, я не позабыл и землей Казанской управлять намерен так, как ты мне наказывал. Жену, по совету твоему, взял из Ногайской Орды. И пусть наше братство станет на том еще крепче. Еще тебе хочу сказать, что повезло мне с женой: телом прекрасна и умна. А на том кланяюсь тебе, брат мой. Хвала Аллаху!»

Отряд Сафа-Гирея находился в ста верстах от Казани.

Выгнанный отовсюду и преследуемый братьями, Сафа-Гирей решил искать спасения в Казанском ханстве, которым когда-то правил.

Не задалось тогда его ханствование, он был изгнан, и, казалось, обратная дорога заросла сорной травой, но казанцы, позабыв былую немилость, восторженно встретили его у стен кремля.

Молодой Джан-Али встретил Сафа-Гирея, как доброго гостя. Парной бараниной было накормлено все его немногочисленное воинство. Лошади в конюшне стояли напоены и сыты. Сам же Сафа-Гирей, утомленный от перепалок со старшими братьями и усталый после долгого перехода, нашел приют на огромных подушках в опочивальне самого хана.

— Наложницу для почтенного гостя, — раздался в женской половине голос черного евнуха, и в покои Сафа-Гирея слуги ввели юную прелестницу.

А уже утром, усталый от любви, разнеженный мягкими пуховыми подушками, гость завел нехитрый разговор с семнадцатилетним казанским ханом:

— Спасибо тебе, брат мой Джан-Али. Уже две недели мои люди не знают покоя, а кони отвыкли от сытного корма. Я должник твой и призываю Аллаха в свидетели.

Джан-Али, как и подобает радушному хозяину, из кувшина налил гостю густого пенящегося кумыса.

— Мы с тобой друзья и должны помогать друг другу.

Сафа-Гирей сделал несколько глотков и почувствовал, как острый кумыс вскружил голову.

— Ты мне ближе, чем друг, ты мне брат! Я вынужден был покинуть Крым, чтобы спасти свою жизнь от сородичей. Каждый из них желает увидеть мою кровь!

— Здесь ты в полной безопасности, и мои слуги будут выполнять твою волю, как мою собственную, — пообещал Джан-Али.

В тот день казанский хан был по-особенному весел: шутил, смеялся; музыкой и красотой наложниц старался развеселить гостя, отвлечь от невеселых мыслей. Но Сафа-Гирей все более мрачнел, все чаще отмалчивался, и невозможно было догадаться, что пряталось в его душе. Джан-Али более не мучил гостя расспросами и отнес его настроение на счет неудач, которые щедро сыпались на него в последний год.

А Сафа-Гирей решал трудную задачу — как отблагодарить хана за радушие и гостеприимство. И только однажды он улыбнулся, не пряча красивых белых зубов, — когда дверь бесшумно приоткрылась и в комнату вошла Сююн-Бике. Она подняла руку, прикрыв лицо от жадного взгляда постороннего мужчины, и спросила у мужа:

— Ты звал меня, господин?

— Звал, — и, повернувшись к Сафа-Гирею, хан произнес: — Это моя жена. А теперь ступай, Сююн-Бике.

Женщина низко поклонилась и, пятясь, вышла за дверь.

— Она твоя первейшая жена? — спросил Сафа-Гирей, когда ханум ушла на женскую половину.

— Да, — безразличным тоном ответил Джан-Али.

Он уже не чувствовал былого любовного трепета, а на место прежних сладких переживаний пришли раздражение и досада. Брак с дочерью влиятельного мурзы закреплял союз с Ногайской Ордой. И только.

— У тебя красивая бике, — не сумел скрыть своего восхищения Сафа-Гирей.

Джан-Али только пожал плечами:

— Ты говоришь это всерьез, мой уважаемый гость?

Весь оставшийся вечер Сафа-Гирей с нетерпением дожидался утра. Изгнанник без конца вспоминал красивую женщину с тонкими изогнутыми бровями и с темными, словно глубокое лесное озеро, глазами. Первейшая жена Джан-Али…