— Дэн? Я тут. Проходи.
Голос звучал приглушенно, будто из дальней комнаты. Это мне тоже не понравилось, но отступать было поздно. Всю жизнь отступления дорого мне стоили. Неуверенность исчезла, стало ясно, что делать.
Я зашел внутрь и закрыл за собой дверь.
Любой другой прихватил бы пистолет или еще какое оружие; такая мысль возникала, но это не мой вариант, да и думать следовало раньше. Кинна сказала, в доме больше никого. А если не так, разберусь по ходу дела.
— Кинна!
— Проходи в гостиную, я сейчас.
Она говорила как-то… слишком спокойно.
Я пошел на свет в конце коридора. Тишину нарушил звук. Я замер и прислушался. Похоже на душ.
— Кинна?
— Переодеваюсь. Еще минутку.
В полутемной гостиной я нашел регулятор света и уже хотел включить лампы поярче, но передумал. К сумраку глаза привыкли быстро. Убогие стенные панели под дерево настоящую древесину напоминали мало — скорее обычный пластик. Два портрета грустных клоунов с огромными цветками в лацканах — такие картинки еще поискать на гаражных распродажах особо безвкусных мотелей. В баре — большущая открытая бутылка немарочной водки.
Мне послышался шепот.
— Кинна?..
Никто не ответил. Я немного постоял — тишина, потом пошел на звук душа.
— Выхожу! — прозвучал голос.
Я замер и похолодел — здесь, вблизи, слова звучали отчетливее. И вот что было особенно странным: говорила совсем не Кинна.
Меня разрывали сразу три чувства. Первое — паника; бежать отсюда. Второе — любопытство. Если голос принадлежал не Кинне, то, черт возьми, кому, и в чем вообще дело? Третье — тоже паника. По телефону я точно слышал Кинну, но что тогда с ней стряслось?
Просто уйти я уже не мог, поэтому сделал шаг назад к гостиной. Тут-то все и началось. В лицо мне ударил ослепительный луч, и я отшатнулся, прикрывая глаза ладонью.
— Дэн Мерсер?
Я заморгал. Женский голос. Поставленный, низкий. До странности знакомый.
— Кто тут?
Внезапно я разглядел в комнате остальных: человека с камерой, еще одного с чем-то вроде микрофона на штанге и роскошную женщину с каштановыми волосами и в деловом костюме.
— Уэнди Тайнс, «Новости Эн-ти-си». Дэн, что вы здесь делаете?
Я уже раскрыл рот, но не выдавил ни звука — та самая ведущая той самой телепрограммы…
— Для чего вы вели в Интернете общение сексуального характера с тринадцатилетней девочкой? У нас есть ваша переписка.
…в которой устраивают ловушку педофилам, потом снимают их и показывают в эфире.
— Вы пришли, чтобы заняться сексом с тринадцатилетней девочкой?
Я осознал суть происходящего и замер. В комнату набежали еще люди — видимо, продюсеры, за ними второй оператор и двое копов. Объективы лезли прямо в лицо. Свет стал ярче, на лбу у меня проступил пот. Я начал сбивчиво оправдываться, но бесполезно.
Через два дня программу показали. Ее посмотрели все.
И Дэну Мерсеру — в точности, как я непонятно с чего предположил, подходя к красной двери — пришел конец.
Заметив, что постель дочери пуста, Марша Макуэйд не стала бить тревогу. Паника пришла позже.
Она проснулась в шесть утра — рановато для субботы — в превосходном настроении. Тэд, ее муж последние двадцать лет, посапывал рядом, лежа на животе и обхватив жену за талию. Он любил спать в майке, но без штанов. То есть совсем — голым от пояса до пят. «Чтобы моему мужичку было где разгуляться», — говаривал он с ухмылкой, на что Марша, изображая распевную тинейджерскую интонацию дочери, отвечала: «Эм-эл-и-и» («Много лишней информации»).
Она выскользнула из объятий, на цыпочках спустилась в кухню и приготовила себе чашечку кофе из новой кофемашины марки «Кериг». Тэд обожал всякие новомодные штуки (мальчишки и их игрушки!), но эта оказалась дельной: берешь пакетик, вставляешь в аппарат, и — оп! — напиток готов. Никаких экранчиков, сенсорных панелек и беспроводной связи с компьютером.
Недавно к дому пристроили еще одну спальню, ванную и кухню с выступающим застекленным углом. Марша сразу полюбила уютную нишу, которую по утрам заливало солнце. Прихватив чашку и газету, она с ногами забралась на широкий удобный подоконник.
Мгновения райского блаженства.
Марша не спеша попила кофе, полистала газету. Еще пару минут — и пора сверяться с расписанием. У третьеклассника Райана в восемь игра. Его баскетбольную команду, второй сезон подряд проигрывавшую все встречи, тренировал Тэд.
— Почему вы никогда не побеждаете? — как-то спросила она мужа.
— Я набираю ребят по двум критериям.
— А именно?..
— Добрый отец и сексуальная мамочка.
В ответ Марша только игриво его шлепнула. Могла бы и взревновать, если бы сама не видела, что за мамаши обычно стоят вокруг площадки, и не знала наверняка: он шутит. В действительности Тэд был отличным тренером, но не в смысле обучения баскетболу, а в том, как ладил с мальчишками. Те обожали и его самого, и отсутствие в нем духа соперничества, поэтому даже бездарные игроки — те, кто унывал и бросал занятия посреди сезона, — приходили к нему каждую неделю. Тэд даже переделал песню Бон Джови: вместо «Ты любовь превращаешь в беду» стало «Ты провал превращаешь в победу». Дети прыгали от радости после каждого забитого мяча, а разве должно быть иначе, когда ты третьеклассник?
У средней, четырнадцатилетней Патрисии, в графике значилась репетиция: девятиклассники ставили сокращенную версию мюзикла «Отверженные». Патрисия выходила лишь в паре небольших сцен, но готовилась усиленно. Старшая, Хейли, уже выпускница, проводила «капитанские занятия» для женской команды по лакроссу.[2]Школьные правила позволяли устраивать такие ранние неофициальные тренировки без наставника. Проще говоря, неформальные встречи, которые скорее предназначались для знакомства с мальчиками.
Большинство родителей из пригородов либо обожали, либо ненавидели спортивные секции. Марша понимала, что по большому счету это не так уж важно, но невольно втянулась в их игры.
Тридцать спокойных минут в начале дня — все, что ей требовалось.
Она допила кофе, сделала в машине еще одну чашку, раскрыла газету на разделе «Мода». В доме по-прежнему стояла тишина. Стараясь не шуметь, Марша поднялась наверх посмотреть на своих подопечных. Райан спал, лежа на боку лицом к двери; до чего похож на отца.
Соседняя дверь — Патрисии. Та тоже еще не вставала.
— Милая!
Дочь зашевелилась, издала невнятный звук. Ее комната, да и комната младшего выглядели словно кто-то продуманно рассовал по комодам динамитные шашки и подорвал все разом: погибшая одежда валялась на полу, раненая свисала с открытых дверец, изображая жертв на баррикадах Французской революции.
