Когда собираешься в дальний путь, нужно кое-что нести с собой. Этим кое-чем оказалась тушенка борисоглебская, почти советского качества, сыр «Янтарь» в коробочке, луковка, вареные яйца в количестве трех, два из которых следовало отложить до лучших времен, каши быстрого приготовления в коробочках, пюре такого же свойства и котелок армейский, натовский, подаренный по случаю одним хорошим человеком. Фляжка в комплекте с котелком, не по-нашему, одно в другом.
Последний бутерброд случился в Няндоме.
В Вологде перед поездом удалось посидеть в ресторане. По городу он постарался не слоняться. Нынешний отпопсованный облик ее тихих улиц был ему не мил. Посидел на берегу, у речного вокзала, покопался в старых книгах уцелевшего магазинчика.
В Няндоме он сел на старый «пазик», какого уже давно не видал вовсе. Автобус подходил прямо к станции, вбирал во чрево вываливавшихся из поезда граждан, как встарь, нагруженных вологодской или архангельской едой, другими покупками, чтобы через четыре часа, которые нужны были для преодоления почти добитой временем и безвластием дороги, оказаться в прелестном городке, где шло по улице стадо, а по деревянным тротуарам бегали внимательные к чужому человеку собаки. Но прежде случилась девка.
Он вышел из автобуса на развилке. Там, где указатель — Ленинград. Все, что он вез с собой, умещалось в большую дорожную сумку, хочешь — за ручки неси, хочешь — накинь ремни на плечо. Путь этот нужен был ему для обретения некоторого спокойствия, так как имелись причины, по которым вываливаться из чрева автобуса на асфальт автостанции, оглядываться и определяться он не желал. Хотелось войти в Каргополь одному — так, чтобы над кронами показался собор, чтобы птахи пиликали и загривок взмок. Вполне естественное и невинное желание.
Только не понимал он, что невинность ушла отсюда некрасиво и замысловато. Впрочем, почему некрасиво? Джинсы на девке сидели, как литые, рубашонка красная в белый горошек, курточка — выше пояса, сигаретка. Лицо правильное, блондинистое, раскраска боевая. Лет так пятнадцати с виду.
— Расслабиться не желаете?
— Это так здороваться тебя учили? — огляделся он по сторонам в поисках соратника обольстительницы. Он должен быть где-то неподалеку, за деревьями, по законам жанра и ремесла.
— Не опасайтесь, дяденька. Двадцать баксов.
— А почему не двадцать два с полтиной?
Он остановился, хотя этого делать совершенно не следовало.
— Всемирный тариф.
— Все включено?
— За весь прейскурант цена другая. Закурить нет?
— У тебя же соска во рту.
— Впрок. Я еще и пью.
— Джин-тоник?
— Джин. Неразбавленный. Так мы идем, или я ухожу?
— Куда?
— Домой. День не задался.
И тут маленький позолоченный крючок впился ему, ну, скажем, в щеку. Он щеку почесал…
Она держалась совершенно естественно и непринужденно, и это его почему-то удерживало. Он не нуждался в экспресс-услугах, а с малолеткой — тем более. Девка смотрела на него, улыбаясь.
— Давно на тропе?
— На этой?
— А есть и другие?
— В Каргополе все есть.
Он вздохнул. Задумался.
— Курс сегодня какой?
— Пес его знает, — отвечала девка.
— А звать тебя как?
— Пускай она звалась Татьяной. Тебе-то, какое дело? Идем?
Алексей достал из кармана рубашки пятьсот рублей, подал юной дряни, она взяла и тут же бумажка исчезла где-то под кофточкой.
— Ну? — кивнула она головой в сторону.
— Не. Это предоплата.
— А любовь?
— А любовь в другой раз.
— Как это?
— Да так это. Можешь до города меня проводить. Можем так расстаться.
— Милостыня, что ли?
— Подарок. Ты в каком классе учишься?
— В далеком. Есть мне шестнадцать. Не сомневайся. И кота нет. Одна работаю.
— Так. Я пошел.
— А зря. Ты мне понравился.
— А ты мне нет. Я пошел.
— Весьма напрасно. Жить в гостинице будешь?
— Где буду, там и буду.
— Пойду и я. Дел сегодня невпроворот.
Так и вошли они в Каргополь. Вместе.
…Он обшелушил яичко, очистил луковку, небольшую, салатную, синюю. Ветки сосновые сложил домиком, на кривом штырьке, специально прилаженным для этого дела, подвесил котелок. Решил сделать чаю, а более ничего пока не готовить. Просто вскрыл тушенку и отыскал в рюкзаке деревянную коробочку с огурцом и двумя помидорками. Если класть овощи в пакет, непременно раздавишь. Вообще-то это была коробочка для блесен, но он приглядел для этой цели другую, с отсеками и отделами.
Вода в котелке пошла мелкими пузырьками. Фляга литровая заполнена по самую крышечку хорошей водкой. Вода уже закипела, осталось только снять котелок с огня и сыпануть в кипяток чая из другой специальной коробочки. Будто бы вся его уходящая жизнь уместилась в коробочках, баночках, фляжках, комнатах с номерами на дверях и коридорах, слившихся в один главный коридор. Он плеснул грамм восемьдесят хлебного вина в кружку, выпил одним глотком, закрыл глаза, посидел немного и стал есть. Когда в жестянке осталось меньше половины, снова плеснул, примерно столько же, выпил медленно, доел мясо, протопал до воды, ополоснул руки и лицо, вернулся, опять посмотрел на небо. Облачка пошли веселее. Можно было пить чай.
— Бог в помощь, — сказал приятный мужской голос.
Он обернулся с кружкой в руке.
— Саша, — поспешил объявить мужчина неопределенного возраста. Одет гость был в длинный брезентовый плащ, коричневые полусапожки на все времена года, древнюю ковбойку красно-синей клетки и кепку лет двадцати от роду, уставшую от времени…
— Леша, — ответил босой человек у костерка.
— Чайком пробавляемся?
— Им самым. Только вот кружка одна.
— Это не есть большая беда, — ответил гость на пиру. Отправился к кустам и немного порылся там.
— Вот она! — В руках у него была полулитровая стеклянная банка в неопрятном состоянии. Саша сполоснул ее в озере, посмотрел на свет, черпанул у берега песка с илом, поболтал, выплеснул, опять сполоснул. Потом значительно посмотрел на рюкзак.
— Яйцо будешь?
— Да чего добро переводить?
— Ну, чай пей.
Тот, кто назывался Алексеем, понимал, что если сейчас достать фляжку, то Саша этот не отстанет, пока не усидит значительную часть запаса. Не жаль было водки, а жаль этого вот дня и облаков на небе, ожидания чего-то складного. Но и не налить, значило обидеть. Здесь ведь он в гостях.
