Помыв меня, он протирает пол на кухне, а я наблюдаю за ним. Затем он кладет в миску мой корм, который я опять очень быстро съедаю, усаживает напротив телевизора, а сам начинает готовить ужин.
— Может быть, посмотрим пленку? — спрашивает он.
— Давай посмотрим, — отвечаю я, но он, конечно же, меня не слышит.
Он ставит запись одной из своих гонок, и мы вместе смотрим ее. Это одна из моих любимых гонок. Машины готовы к заезду, и трек абсолютно сухой, но как только качнулся зеленый флаг, извещая о начале гонок, грянул ливень. Вода полила стеной, залила трек, и все машины вокруг той, в которой находился Дэнни, враз потеряли управление. Многие съехали в поле, а он едет себе, лавируя между ними, словно на него и дождь-то не попадает, будто знает магическое заклинание, раздвигающее воду. Ну точно как на европейском Гран-при 1993 года, когда Сенна четыре машины обошел в открытом заезде, четырех величайших чемпионов уделал — Шумахера, Вендлингера, Хилла, Проста, всем им нос утер. Как будто тоже знал магическое заклинание.
Дэнни ездит не хуже Сенны. Только его мало кто видит, потому что ему не до этого. У него есть маленькая дочка Зоя и была жена Ева, которая перед смертью долго болела, а еще у него есть я. Живет он в Сиэтле, хотя гонщик должен жить где-нибудь в другом месте. У него есть работа. Но иногда он уезжает и возвращается с призом. Показывает его мне и рассказывает о гонках: как он блистал на треке и показал гонщикам в Сономе, или Техасе, или Среднем Огайо, как нужно ездить в сырую погоду.
Когда запись заканчивается, он говорит: «Пойдем?» И я снова пытаюсь подняться.
Он приподнимает мне задницу, уравновешивает меня на лапах, так я еще как-то держусь. Я тычу мордой в его ногу, показывая — со мной все в порядке.
— Вот и хорошо, Энцо.
Мы выходим из квартиры. Ночь стоит прохладная, ветреная, колючая и звездная. Мы проходим только один квартал и сразу идем обратно, потому что лапы у меня сильно болят. Дэнни это замечает. Когда мы возвращаемся, он дает мне печенье на ночь, я съедаю его и сворачиваюсь на коврике возле кровати хозяина. Он берет трубку и набирает номер.
«Майк, — говорит он. (Майк — это друг Дэнни, они работают продавцами в одном магазине. Между ними сложились, как говорят, корпоративные отношения. Майк — невысокий парень с дружелюбными руками, розовыми, всегда чисто вымытыми и приятно пахнущими). — Майк, прикроешь меня завтра? Мне нужно снова сводить Энцо к ветеринару».
В последние годы мы частенько ходим к ветеринару за разными медикаментами, которые предположительно должны облегчить мне боль. На самом же деле ничего они не облегчают. А раз так, да еще принимая во внимание вчерашнее событие, я начинаю реализовывать свой генеральный план «Хозяин».
Дэнни на минуту прерывает разговор, а когда возобновляет, голос у него делается чужим — грубым, словно он подхватил простуду или его душит приступ аллергии. «Не знаю, — говорит он, — возможно, это будет не рутинный визит».
Я, может бьггь, и не могу выговаривать слова, но понять их смысл вполне способен. И я удивлен тем, что он говорит, хотя и готов к этому. На мгновение я удивился: ведь мой план сработал. Все идет как нельзя лучше, правда. Все станут свободными. Дэнни поступает абсолютно правильно. Он очень много для меня сделал, всю жизнь обо мне заботился. Теперь я обязан позаботиться о нем. Это мой долг. Без меня он сразу поднимется. Мы славно покатались и теперь подошли к финишу. Все когда-то кончается, ничего плохого здесь нет.
Я закрываю глаза и в полудреме слышу, как он делает то, что делает обычно перед сном. Чистит зубы, сплевывает воду, умывается. Как много у людей дел и разных ритуалов. Иногда они слишком привязываются к ним.
Глава 2
Он выбрал меня из груды щенков, разглядев в кишашей массе лап, ушей и хвостов за сараем возле пахучего поля, неподалеку от крошечного городка на востоке штата Вашингтон. Я не очень помню, как появился на свет, но помню свою мать — здоровенную суку-лабрадора с громадными титьками, качающимися наподобие маятников, за которой по двору семенили я и мои однопометки. Честно говоря, мамаша нас не особенно любила, ей было совершенно все равно, поели мы, или ходим голодными. Когда кто-нибудь из нас исчезал, она определенно чувствовала облегчение — одним писклявым молокоотсосом меньше.
Отца своего я никогда не знал. Рабочие на ферме сказали Дэнни, что он — метис, помесь овчарки с пуделем, но я в их басни не верю. Похожего пса я на ферме ни разу не видел, и если симпатичной даме еще можно поверить, то старшему на ферме, откровенному мерзавцу, который врал не моргнув глазом, даже когда сказать правду было бы намного лучше, — ни за что. Он долго распространялся относительно собачьих пород, доказывая, что овчарки и пуделя — самые умные из всех, а потому их берут чаще и стоят они дороже, а особенно их помет от скрещивания с Лабрадором, который помимо ума приобретает еще и особый характер. Чушь собачья. Всем известно — овчарки и пуделя умом как раз не отличаются. У них прекрасная реакция, они отлично выполняют команды, но самостоятельно думать не могут. Самые же глупые из них — голубоглазые овчарки из Австралии и Новой Зеландии, жители которых помешаны на фризби. Нет, они, конечно, и быстры, и сообразительны, но думать вне вольера — увольте. Иными словами, как их обучишь или договоришься, так они и сделают.
Лично я убежден, что отцом моим был терьер. Потому как терьеры умеют решать проблемы. Они выполнят приказ, но только в том случае, если он совпадает с их настроением. То есть будет приказ или нет, они все равно поступят по-своему. Как раз подобный терьер жил у нас на ферме. Эрдель. Крупный, с черной лохматой шерстью и задиристый. Другие собаки с ним предпочитали не связываться. Держали его подальше от ограды дома, в сарае, где чинили трактора, у подножия холма, рядом с ручьем. Иной раз, правда, он прибегал к нам на холм, и тогда все собаки разом куда-то исчезали. Ходил в поле слушок, что старший готовился сделать из него бойцовскую собаку и весьма в том преуспел — терьер, судя по виду, готов был загрызть любого пса, который пописал в его сторону. За один только ленивый взгляд он шкуру с холки срывал. А уж если случалась у какой-нибудь сучки течка, он сразу охаживал ее, не важно, видит его действия кто или нет. Я часто недоумевал: «Да неужто это и есть мой отец?» Я похож на него — у меня такая же темная шерсть, слегка вьющаяся, и многие люди считают меня наполовину терьером. Самому же мне хотелось бы думать, что я появился в результате регулируемого генетического отбора.
Помню, в тот день, когда я покидал ферму, стояла страшная жара. В Спэнгле каждый день жаркий, поэтому и весь мир мне казался таким же, поскольку я пока не представлял себе холода. Я не знал, что такое дождь, ни разу не видел воды, разве что в громадных тазах и бочках, из которых пили взрослые собаки и которые старший по ферме наполнял из длинного шланга. Из того же шланга он окатывал водой сцепившихся собак. Однако в день, когда приехал Дэнни, жара стояла редкая. Я с однопометками, как обычно, возился, как вдруг появившаяся сверху рука схватила меня за холку, и я взмыл в воздух.
