Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Самыми обильными злыми слезами рыдала Зина перед поступлением в Гнесинку. За семь лет учебы в знаменитой музыкальной школе при училище она успела не просто устать от постоянных занятий, репетиций, выступлений, от прогрессирующего миозита в почти профессионально затекшей шее, от бесконечной зубрежки сонат, прелюдий и вариаций, что наконец решилась признаться себе: испытывая любовь к музыке и преклоняясь перед великими композиторами и исполнителями, она должна выйти из этого мира и превратиться в стороннего наблюдателя или даже в искушенного зрителя, да в кого угодно, лишь бы подальше и побыстрее, пока она еще окончательно не возненавидела инструмент.
Зинка была настроена решительно, но мать оказалась на редкость несговорчива и непреклонна. Оставшись с дочерью в Москве, она, как оказалось, поставила крест на личном счастье. Нет, разводы в те времена, да еще в военном ведомстве случались довольно редко и неизменно сопровождались громким скандалом. Ни выяснять отношения, ни «бить посуду», ни тем более мстить кому-либо мать не собиралась, хоть и поговаривали, что в казахских степях уже бегает Зинкин младший братик. Раз в год она с улыбкой встречала прибывшего в отпуск неверного мужа, месяц лечила его желудок, утомленный жирной бараниной, и… стояла в бесконечных очередях в «Детском мире», чтобы на полигон полетел костюмчик для «внука Петрова» или «племянника Сидорова». С улыбкой встречала, с улыбкой и провожала в аэропорт. Так и жила все это время, улыбаясь на год вперед, чтобы оставшееся до следующего приезда время рыдать ночами в подушку, а днями муштровать дочь, напоминая той о принесенной ради нее жертве.
Если хотите отвратить от себя человека, нет вернее способа, чем постоянно напоминать ему о благодеяниях, во имя него совершенных. Эта простая аксиома не стала исключением и для Зины, она давно уже перестала внимать словам матери о чувстве долга и бесконечной признательности, коими должна быть наполнена вся ее последующая жизнь. Она забыла, как страшила ее когда-то возможность оказаться в Казахстане в новой, чужой для себя обстановке, как боялась она уехать из Москвы, потерять друзей и разрушить привычный мир, центром которого себя ощущала. Зина уже не помнила всего этого. Теперь ей хотелось лишь одного: сделать усилие и в ответ на все бесконечные упреки матери выкрикнуть ей в лицо:
— Я ни о чем не просила.
Хотелось, но не получалось. Не получалось не потому, что все же боялась обидеть мать. Просто не хватало пока решительности характера. А когда человек трусоват, оппоненту всегда легко настоять на своем. Так и случилось. Документы были отнесены в училище. Зине оставалось лишь готовиться к поступлению и упрямо повторять:
— Меня все равно не возьмут.
Мать недоуменно вскидывала брови и даже пыталась немного растянуть уголки губ:
— Почему не возьмут? И красавица, и умница, и играешь хорошо.
— Хорошо, но не превосходно, — вяло возражала Зина, а «умницу и красавицу» и вовсе пропускала мимо ушей, так как не отличалась ни цепким умом, ни примечательной внешностью.
— Терпение и труд все перетрут, — важно изрекала мать и отправлялась на работу, а пятнадцатилетняя Зина — в соседнюю комнату к новым жильцам, чтобы с только что вышедшей замуж за моряка дальнего плавания хохотушкой Тамарой часами красить губы помадами разных цветов, привезенными заботливым мужем из командировок, сооружать затейливые прически и ждать тех редких минут, когда разбредутся по своим делам все обитатели коммунальной квартиры и можно будет достать из-за буфета пластинку с манящим ритмом запрещенного рок-н-ролла и пуститься вскачь по матрасу, служившему Тамаре и стулом, и столом, и кроватью; по коридору, дергая в такт бешеной музыке звонки детских велосипедов, по общей кухне, грохоча крышками стоящих на плите соседских кастрюль.
Тамара была портнихой. В свободное от веселья время она кроила, строчила, обмеряла и подшивала любые ткани, фасоны и размеры. В коридоре постоянно сновали клиенты, а звонок каждые пятнадцать минут издавал четыре протяжные трели.
— Антонина Штепановна, душечка, откжойте, — шепелявила Тамара из-за закрытой двери, — у меня булафки во йту.
— Я открою, — подхватывалась Зинка, если была дома, и летела, обгоняя докторшу Антонину Степановну, к двери, чтобы лишний раз полюбоваться яркими галстуками, длинными пиджаками с широкими лацканами, набриолиненными волосами и нахальными глазами клиентов Тамары.
— Проходной двор какой-то, — вздыхала докторша, закатывая глаза.
Но Зина уже не слышала. Она встречала, обволакивала гостя заискивающим взглядом и теплой, наивно искренней улыбкой, провожала к двери и отрепетированным царственным жестом указывала на принесенный с помойки кем-то выброшенный видавший виды стул без спинки и произносила почти надменно:
— Ждите здесь.
А потом убегала и ждала, затаившись, и молилась каким-то своим богам, чтобы примерка затянулась и гость остался пить чай. И вот тогда-то Тамара непременно придет и позовет, и потянет, и вытолкнет на середину своего матраса и скажет со значением:
— Послушайте! Это вам не рок-н-ролл.
И Зина сыграет, и убежит обратно в свою комнату, и потом ночью будет представлять, как этот Пол, Дэн или Серж, отдышавшись после забойного твиста и затянувшись «Шипкой», небрежно бросит своим стилягам:
— Сегодня слышал одну скрипачку. Талантлива. Весьма талантлива.
Были среди заказчиков и такие, кого не следовало усаживать на стул. Они проскальзывали по коридору быстрее остальных, задерживались дольше прочих, но Зинку им играть никогда не приглашали.
— Не боишься, стукнут? — как-то спросила Тамару Зинина мать.
— Кому? Мужу?
— Не мужу, — фыркнула Галина, — а куда следует…
— Несовременная ты чувиха, Галька! Разве остался в этом хаузе хоть один френд, кому бы я не укоротила брюки?
— Про хаос я точно не знаю, а вот записывать себе всех в друзья не советую.
— Зря ты так. Людей надо любить.
— Как ты, что ли?
— А хоть бы и так.
Зинка тоже хотела любить. Надеть солнце-клеш, сделать начес, встать на каблуки и любить, но получалось лишь завернуться в серую плиссированную юбку с тоненьким пояском, заплести косу, вставить ноги в низенькие лодочки и отправляться разучивать гаммы.
— Давай ей справим такое, — Тамара подсовывала Галине журнал с фотографией умопомрачительного платья: рукава фонариками, крупные красные маки на нежном светло-салатовом фоне, ворох накрахмаленных нижних юбок и низкое декольте, едва прикрываемое прозрачными кружевами.
— Мала еще. Вот закончит училище…
Училище Зинаида не закончила. Не закончила, потому что не поступила. Не поступила не из-за нехватки собственного желания, а исключительно ввиду отсутствия признаков особого таланта. Зинка радовалась и плакала горькими, новыми, обидными слезами. Одно дело самому про себя что-то знать, и совсем другое, когда тебе в лицо, бесповоротно, непреодолимо, не церемонясь, сказали: «Бесталанна», исключили из списков, списали со счетов, нарекли вторым сортом и главное, главное, — даже не предложили пробоваться на следующий год.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
