Мрачная, крашенная грязно-голубой масляной краской стена.
Ржавые скрипучие железные кровати с облезлым никелем гнутых спинок.
Противный свет дневных ламп, неприятно мерцающий под потолком.
Серая темнота за окном.
Боль в груди, в голове, в ногах…
Николай тяжело вздохнул, устало закрыл тяжелые веки слипающихся глаз, и снова провалился в черную пустоту тревожного посленаркозного сна.
Заканчивались вторые сутки после аварии…
* * *
А поначалу все шло как по маслу.
Удача тогда сама явилась к нему в образе полной пожилой женщины в стареньком поношенном пальто с вытертым песцовым воротником — остатком, как принято выражаться, прежней роскоши.
Она робко постучала в дверь его кабинета с табличкой «Николай Самойленко, обозреватель» и несмело протиснулась внутрь, смущенно поклонившись:
— Можно к вам?
Женщина остановилась у порога, так и не закрыв за собой дверь, будто боясь ступить дальше.
— Уж не знаю, как вас по батюшке величать… Вы — Николай Самойленко?
— Да, я Самойленко, — Коля нехотя оторвал взгляд от монитора компьютера, недовольно повернувшись к посетительнице — ведь осталось всего несколько монстров, и очередной уровень «DOOMa», модной игрушки этого сезона, был бы открыт. — Что вы хотите?
— Не знаю, как ваше отчество… — снова напомнила старушка (так Коля тут же окрестил ее про себя), неловко пожимая плечами и окидывая внимательным взглядом кабинет, самого репортера и застывшую в режиме «пауза» картинку на мониторе.
Перехватив ее взгляд, Коля смущенно поспешил выйти из игры, предварительно не забыв «запомниться», и старательно попытался принять как можно более деловой вид:
— Зовите меня просто Николаем. Чем могу быть полезен? Что привело вас ко мне?
— Это вы писали статьи о похищении детей?
— Я.
— Интересные статьи. Мне очень понравились. Я даже не подозревала, что вы так молоды, а ведь вы — мой любимый журналист в вашей газете. Я вас давно читаю и с нетерпением жду каждый номер…
— Спасибо, конечно… — теперь уже пришел черед Самойленко смутиться и опустить глаза. И хоть он уже привык к похвалам и благосклонным отзывам коллег, привык к поощрительным замечаниям шефа — работа в последнее время давала ему право профессионально гордиться собой, — но вот такие читательские признания все еще волновали его, заставляя сердце приятно вздрагивать и учащенно биться. — Да вы садитесь, пожалуйста, сюда, на этот стул, раздевайтесь…
— Спасибо, — старушка, не снимая и не расстегивая пальто, устроилась напротив. — Я хотела бы кое-что рассказать, если, конечно, у вас есть время меня выслушать.
— Да-да, пожалуйста, — Николай еще раз взглянул на монитор, убеждаясь, что глупая игрушка, недостойная внимания столь крутого репортера, выключена. Положив перед собой на стол несколько листов чистой бумаги и вооружившись ручкой, он придал лицу выражение максимального интереса и доброжелательности. — Итак, я вас внимательно слушаю.
— Меня зовут Пелагея Брониславовна. Фамилия моя Кашицкая. Проживаю на улице маршала Жукова, дом семьдесят девять, корпус «А», квартира тридцать четыре…
— Квартира тридцать четыре, — не зная толком, зачем он это делает, Николай старательно все записал, подчеркнув жирной линией. — Так.
— У меня была сестра, Варвара…
— Имена у вас с сестрой старинные, красивые, сейчас такие не часто встретишь.
— Да, старинные. Мы ведь из староверов. Отец, Бронислав Карпович Кашицкий, царство ему небесное, — привычно перекрестилась женщина, — по традиции дочек назвал.
Коля согласно кивнул:
— Вы, Пелагея Брониславовна, начинали что-то рассказывать о своей сестре.
— Да-да, конечно! Варвара была младше меня на пятнадцать лет, и так уж получилось, что я с самого детства была для нее не просто старшей сестрой, не просто старшей подругой, а… — на мгновение задумалась женщина, подыскивая нужное слово, — почти матерью, что ли. Особенно после того, как сначала умерла наша мама, а затем и папа. Я в то время работала учительницей в школе, в младших классах, и мне было уже тридцать, когда умер отец. А Варвара только-только отметила свое пятнадцатилетие.
Она прервала рассказ, будто вспоминая то время, и Самойленко воспользовался паузой, чтобы получше разглядеть посетительницу.
Теперь он увидел, что явно поторопился назвать ее про себя «старушкой». Женщине было не больше пятидесяти пяти — но жизнь не пощадила ее, оставила на ее внешнем облике свой отчетливый след.
Чувствовалось, что в какой-то момент Пелагея Бpoниславовна просто перестала следить за собой, скорее всего поставила что-то в своем существовании выше внешнего вида, собственного благополучия, личных интересов.
Грузная расплывшаяся фигура, натруженные, совсем не «учительские» руки, полное морщинистое лицо, седые волосы, собранные на затылке в какой-то нелепый пучок. Да и одежда ее, не молодила, а превращала в старушку.
Вот только глаза ее все еще оставались молодыми, живыми. Серые, умные, добрые и строгие одновременно — такие глаза бывают только у старых, умудренных опытом учителей. И тем более странно было видеть, как в глубине этих невозмутимо спокойных глаз прячется какая-то затаенная боль.
Николай вдруг почувствовал смутную тревогу, но тут же в нем проснулся азарт — это предчувствие настоящего, стоящего материала для сенсационной, сильной, по-журналистскому выражению, статьи его никогда прежде не обманывало.
— Словом, — продолжала между тем Пелагея Брониславовна, — я заменила Варе мать. Собственно говоря, мы с ней никогда не отличались особой общительностью, и личная жизнь каждой из нас не складывалась долго. Жить вдвоем нам, одиноким женщинам, было не в тягость.
— Конечно, — зачем-то подтвердил Николай, но устыдился своей неуместной реплики и покраснел.
Пелагея Брониславовна этого не заметила: она будто бы заново переживала свою жизнь.
— Прошло много лет, и однажды Варваре повезло, как может повезти действительно лишь однажды, — она встретила человека и полюбила его. Ей было чуть за тридцать в то время… Я вас не слишком отвлекаю?
— Нет-нет, продолжайте!
— Вскоре они поженились. Василий был отличным парнем — непьющим, хозяйственным, мастеровитым, очень, если так можно выразиться, домашним. И Варя почувствовала себя за ним, как за каменной стеной. Они даже решились — в их-то возрасте! — завести ребенка. Представляете?
— Да, пожалуй, — немного неуверенно протянул Самойленко, растерянно кивнув Его собственная личная жизнь к тому моменту имела довольно смутные перспективы да и опыта семейной жизни, можно сказать, никакого, поэтому реакция его на вопрос Пелагеи Брониславовны была неопределенной.
