И уже много лет хочется мне выпить немножко водки с тамошними евреями, потому что когда тамошние евреи выпивают немножко водки в штибле[8]по какому-нибудь радостному поводу, то выпивают они ее не просто так. Каждая рюмка колышется на волнах словечек, вздохов, улыбок, взглядов, подмигиваний, которые вроде как не клеятся друг с другом, но в этом-то и заключен глубокий смысл. Например:
— Закон такой, евреи, по капельке!
— Полагаю…
— Хе-хе.
— Ну да.
— Понятно.
— То есть закусь…
— Вот.
— Люди, эй…
— Нет, и закусь тоже.
— Нет муки, нет и Торы, хе-хе.
— Да, но…
— Вы же умный человек, так ведь?
— То есть вот это…
— Это, это, это…
— Это эти…
— И вы еще спрашиваете: что-что?
— Да-да…
— Это, что ли, ответ, это, что ли…
— Это главное.
— Под…
— Точки под «хей»![9]
— Вот-вот-вот.
— Малость.
— Хи-хи!
— Капелька.
— Вот-вот-вот.
— Крошечка.
— Ай-яй.
— Крохотулечка.
— Хи-хи-хи.
— Ай, если б была эта малость.
— Едва-едва.
— Послушайте историю!
— Все было бы совсем по-другому.
— Тссс…
— Мы должны надеяться, что, что, что…
— Угу!
— И весь Израиль!
— Именно.
— Если на то будет воля Божья.
— Лехаим!
— Должно, должно, должно…
— Как сказано в Писании…
— Миропорядок…
— Чем?
— Властию…
— Хи-хи-хи!
— Властию Всевышнего!
— Вот.
— Вот-вот-вот!
Так рюмка поднимается со ступени на ступень, пальцы вздымают ее, бороды качают ее, как серые волны. Слова окрыляют ее, блестящие и смеющиеся глаза провожают ее. Так она возносится высоко, совсем высоко, до Шхинто беголусо, до Зейр анпин…[10]Попробуй удержи эту рюмку!.. Еще чуть-чуть!.. Ее уже не удержать. Она уже слишком высоко! Головы кружатся, глаза смыкаются. И тут наконец она, эта рюмка, опрокидывается, со вздохом и с Шеакол нихъё[11]; проливается из горних миров обратно в плотский, укрепляет обмершее еврейское сердце, а окружающие с закрытыми глазами отвечают:
— Ам-минь!
………………………………
Но выяснилось, что я напрасно надеялся.
Недавно оказался у меня человек из тех мест, эмигрант, и он рассказал очень странные вещи. Во всех тридцати бесмедрешах местечка были, одна за другой, одержаны победы над Всевышним и над Его заповедями. Над Йом Кипером, Пейсахом, субботой. Вместо пиютов[12]поют только «Интернационал». Свитки Торы лежат, как березовые поленья, у старого габая, а серебряные короны и навершия[13]забрали «в казну».
Еврейские девушки стали бесстыдницами. Они курят папиросы и стучат на пишущих машинках в Госторге, Лесторге и прочих подобных рошетейвес[14]. В их свадьбы, в их разводы по «понедельникам и четвергам»[15]не вмешиваются ни раввин, ни родители. А если и захотят вмешаться, у них все равно ничего не получится.
Окрестные леса вырубили взбунтовавшиеся мужики еще при Керенском. За зубровкой и земляникой надобно теперь идти много-много верст, пока найдешь.
Большая водяная мельница, ради которой был сотворен разлив, сгорела, осталось только страшенное колесо. Оно больше не вертится и пропадает в зеленой тине. Вода из разлива утекла в Днепр, и больше не слышно, как кричит «водяной бык». Должно быть, сдох.
Нет ни обывателей, ни обывательского стада. Коровы не бегут с выгона, ни рыжая, ни черная… Так что теперь непонятно, что будет завтра: то ли вёдро, то ли дождь.
Танахник давно уже помер с голоду, и где теперь его Танах — неизвестно. Говорят, что он выставлен в Москве, в музее, на экспозиции «Предрассудки и суеверия».
Мягкосердечных десятских в потертых фуражках больше не видно. Вместо них крутятся бывшие уличные парни в лихо заломленных кепках гепеушников. Хаце Бужаный[16], болячку бы на его обезьянью рожу, Пейшкеле Третий Бык (его деда звали Хоне Первый Бык) и Мендл Гой. Они устраивают строгие ревизии, чтобы евреи, не дай бог, не занялись торговлей и тем, не дай бог, не нанесли убытка государству.
Если евреи и выпивают, то очень редко, тихо и по-быстрому. А что и кому они желают в это время, о том совсем нельзя рассказывать…
Я несколько дней ходил с тяжелым чувством, а потом решил поставить надгробие над тем, что было и прошло.
И вот — написал книжку!
Читают газеты
пер. И.Булатовского
1
Когда-то, в «тучные годы», тридцать, если не больше, лет тому назад, Шклов еще не знал о газетах. Все новости узнавали из «Гамелица»[17], единственным подписчиком которого был аптекарь. Волей-неволей шкловские евреи утоляли жажду из этого сомнительного источника. Ежели нет эсрога, так и бульба сгодится.
