1980 год. Северная Карелия, гарнизон на Верхней Хуаппе, 909-й военно-строительный Отряд
Воскресенье, в роте получка. Получив деньги, военные строители тут же бегут в военторговский магазин за сигаретами, сладостями, консервами, одеколоном (его пьют). Я с покупками возвращался в казарму. Открыл двери, вошел. Головы всех солдат, услышавших скрип петель, повернулись к входу. Это всегда так у солдат: а вдруг офицер вошел? Тогда надо хотя бы окурки погасить и кружки с одеколоном в тумбочку убрать. Воспользовавшись тем, что все на мгновение повернулись ко мне, я громко крикнул:
И при этом сунул руку в карман, вроде как за найденным червонцем. В ответ раздался громкий вопль всех присутствующих:
Я не спеша вынул руку из кармана, в которой оказался всего лишь замусоленный носовой платок, смачно высморкался и спокойно сказал:
— Ну так пойдите и найдите, может, там еще лежит.
Это было в стройбате…
В воскресенье я попросил у нашего токаря Володи ненадолго ключи от токарки для какой-то своей надобности. Вернувшись в казарму, обнаружил, что Володи нет, но дневальный сказал, что он вот-вот вернется.
Я решил подождать его в ленкомнате, почитать газеты. И тут в ленкомнату влетел Володя прямо как был с улицы: в телогрейке, в шапке. Кто служил в Советской армии, тот помнит — в ленкомнате полагалось снимать шапку, как в церкви. Перед портретами вождей и Политбюро.
— Саня, отдавай ключи — мне работать надо, — выпалил он с ходу.
И тут, как назло, появился наш старшина Вознюк. Увидев, что Володя не снял шапку в ленкомнате, он начал:
— Згоба, вы чому в шапци, це ж лэнинська кимната, священное мисце для кожного солдата. Вы бачьте, тут и Лэнин повешен, и правительство наше…
Тут он помолчал, подумал и добавил:
— Поставлен.
Уж лучше б молчал, может, и прошло бы незамеченным.
— Нет, нет, повешен, мы слышали, — радостно загудели все, кто был в ленкомнате.
С этим же прапорщиком была другая история.
Стоял я дневальным в казарме. Зазвонил телефон. Я снял трубку, доложился. На том конце провода командир отряда сказал:
— Позови-ка мне прапорщика Вознюка.
— Я позвал. Вознюк взял трубку и четко доложился:
— Прапорщик Вознюк прибыл к телефону.
С тех пор, как только к нам прибывало молодое пополнение, повторялся один и тот же розыгрыш. Мы подзывали к себе новобранца и строго говорили ему:
— Зайди к старшине в каптерку, скажи, что его к себе срочно телефон вызывает.
Долго потом еще из каптерки раздавались отборные матюги…
Вставать не хочется
1980 год, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, вахтовый поселок 909-го военно-строительного отряда
Из хорошего о службе в первую очередь вспоминаются ребята, с которыми служил. С некоторыми и сейчас видимся. Это братство нам не забыть.
Во вторую очередь — хороший крепкий чай, который помогал нам переносить суровые северные морозы. Со снабжением у нас дела были неважные. Проще говоря — отвратительно кормили. А вот чай был самый лучший, индийский, изумительного качества, в то время как вся страна пила азербайджанский и грузинский чай (пыль грузинских дорог). Почему так — не знаю.
И еще вспоминаются фанерные вагончики, в которых мы жили на вахте всю неделю. В казармы приезжали только на выходные. Казарма — это не то, отстой, как сказали бы мои дети. Казарма — это сто с лишним человек в одном помещении, вечный шум, галдеж, бесконечные построения, отбой-подъем по команде, отрывистые команды отцов-командиров, несмолкаемый мат прапорщиков, а в перспективе — возможность угодить в наряд, например на чистку картофеля на всю ночь. Короче — вокзал, а не жилье.
Другое дело вагончик. Неярко мерцает под потолком лампочка, питаемая от дизель-генератора в крайнем вагончике. Тихо потрескивают дрова в печке. Негромко звучит музыка из раздолбанного транзистора (питание — от тракторного аккумулятора). Можно раздеться и вытянуть ноги на койке, помечтать, пуская дым в потолок, почитать газеты, журналы, что завозят на вахту из гарнизона.
В общем, я за казарму и четверть вагончика не дам.
Строить тебя в вагончике никто не будет, подъем и отбой превращаются в какие-то расплывчатые, необязательные понятия. Успел к завтраку — и хорошо, какой еще, к дьяволу, подъем! Но берегись, если на вахту приедет командир отряда, комбат. Он тебе и про подъем-отбой, и про службу, и про присягу напомнит.
Будешь по десять раз подъем-отбой за 45 секунд делать, да еще и с пяток кругов вокруг вахты побегаешь.
Устроен вагончик просто. Каркас на полозьях обшит фанерой, между листами фанеры — стекловата для утепления. Как войдешь — тамбур с чугунной печкой. В метре над печкой железная сетка, на которую складывают для просушки валенки, портянки и т. д. Все это, наверное, издает жуткую вонь. Сказать наверняка трудно, потому что ее никто не замечал. Из тамбура — две двери в кубрики, где стоят двухъярусные койки.
Печка греет очень жарко, но вагончик старый, битый при неоднократных переездах, все тепло выдувает быстро. И поэтому, когда на верхнем ярусе коек нельзя дотронуться до горячих дужек кровати, на болтах, что в полу, выступает иней.
Итак — зима. Дружно храпит дорожное воинство: водители самосвалов, бульдозеристы, экскаваторщики. Дорожностроительная колонна. Или просто дурколонна, как нас называли.
Я проснулся от собачьего холода. Шел уже седьмой час. В принципе должен был быть подъем, но в вагончике-камбузе все равно раньше восьми завтрак не будет готов, так что час-полтора еще поспать можно. Вот только холодно, не уснуть уже. Я слышал, что все уже давно проснулись, ворочаются под одеялами, пытаясь согреться. Хрен тут согреешься — печку затопить надо. Дрова есть, встал бы кто-нибудь, растопил, что ли. Похоже, что остальных тешила та же мысль — вставать никто не хотел. Охота была из-под одеяла в еще больший холод вылезать, одеваться, с дровами возиться!
