Не знаю кто как, но я с некоторых пор, глядя на пламя Вечного огня, вспоминаю не только защитников Отечества, отдавших свои жизни в борьбе с врагом. Но и горящую Гернику, и превращённые в щебень Берлин и Дрезден, и тонущие английские корабли, и японских камикадзе. И ещё почему-то я вспоминаю сотни тысяч тел под Верденом, растерзанных огнём тяжёлой артиллерии и пулемётов, повисших на колючей проволоке и смешанных с грязью окопов. И окоченевшие трупы на Старой Смоленской дороге. И крестоносцев, усеявших своими костями пески Палестины…
Война страшна. Так почему же люди с упорством, достойным лучшего применения, убивают друг друга на протяжении тысячелетий? Может быть, подобное безумие заложено в саму природу человечества?
Джонатан Свифт говорил, что его книга «Приключения Гулливера» «проживёт столько же, сколько наш язык, ибо ценность её не зависит от преходящих обычаев мышления и речи, а состоит в ряде наблюдений над вечным несовершенством, безрассудством и пороками рода человеческого».
В ней есть размышление и о войне:
«…Хозяин спросил меня, какие причины побуждают одно государство воевать с другим. Я отвечал, что таких причин несчётное количество, но я ограничусь перечислением немногих, наиболее важных. Иногда таким поводом является честолюбие и жадность монархов, которые никогда не бывают довольны и вечно стремятся расширить свои владения и увеличить число своих подданных; иногда развращённость министров, вовлекающих своего государя в войну только для того, чтобы заглушить и отвлечь жалобы подданных на дурное правление. Много крови было пролито из-за разногласий во взглядах. Споры о том, является ли тело хлебом или хлеб телом; что лучше: целовать кусок дерева или бросать его в огонь; какого цвета должна быть верхняя одежда: чёрного, белого, красного или серого и так далее, — стоили многих миллионов человеческих жизней.
Иногда ссора между двумя государями разгорается из-за решения вопроса: кому из них надлежит низложить третьего, хотя ни один из них не имеет на то никакого права. Иногда один государь нападает на другого из страха, как бы тот не напал на него первым; иногда война начинается потому, что неприятель слишком силён, а иногда, наоборот, потому, что он слишком слаб. Нередко у наших соседей нет того, что есть у нас, или же есть то, чего нет у нас. Тогда возникает война и длится до тех пор, пока они не отберут у нас наше или не отдадут нам своё. Считается вполне извинительным нападение на страну, если население её изнурено голодом, истреблено чумой или втянуто во внутренние раздоры.
Точно так же признаётся справедливой война с самым близким союзником, если какой-нибудь его город расположен удобно для нас или кусок его территории округлит и завершит наши владения. Если монарх посылает свои войска в страну, население которой бедно и невежественно, то половину его он может законным образом истребить, а другую половину обратить в рабство. Это называется вывести народ из варварства и приобщить его ко всем благам цивилизации. Весьма распространён также следующий царственный и благородный образ действия: государь, приглашённый соседом на помощь против вторгшегося в его пределы неприятеля, после изгнания врага захватывает владения союзника, а его самого убивает, заключает в тюрьму или обрекает на изгнание. Кровное родство или брачные союзы являются весьма частой причиной войн между государями, и чем ближе это родство, тем сильнее они ненавидят друг друга. Бедные нации алчны, богатые — надменны, а надменность и алчность всегда не в ладах. Поэтому войны у нас никогда не прекращаются, и ремесло солдата считается самым почётным…
Кроме того, в Европе существует много мелких властителей, которые по своей бедности не могут самостоятельно вести войну. Эти нищие государи отдают свои войска в наём богатым соседям за определённую подённую плату. Три четверти этой платы они удерживают в свою пользу и на этот доход живут…
Я был довольно сведущ в военном деле и потому мог объяснить ему, что такое пушки, мортиры, мины, мушкеты, карабины, пистолеты, пули, порох, сабли, штыки. Я подробно описал ему сражения, потопление кораблей со всем экипажем. Я попытался нарисовать перед ним картину битвы: дым, шум, смятение, стоны умирающих, смерть под лошадиными копытами, преследование бегущих. Я говорил о полях, покрытых трупами, брошенными на съедение собакам, волкам и хищным птицам; о разбое, грабежах, насилиях, чинимых над мирным населением, об опустошённых нивах и сожжённых городах. Желая похвастать перед ним доблестью моих дорогих соотечественников, я сказал, что сам был свидетелем, как при осаде одного города они взорвали на воздух сотни неприятельских солдат, так что, к великому удовольствию всех зрителей, куски человеческих тел словно с неба падали на землю.
Я собирался было пуститься в дальнейшие подробности, но хозяин приказал мне замолчать».
Когда я думаю о государстве, то я вижу кивающие шеи нефтяных качалок над скважинами, длинные вереницы железнодорожных составов, проносящихся во всех направлениях, ажурные переплетения заводских конструкций. Я вижу огромные табло графиков авиарейсов, движения поездов, судов, автобусов и автомобилей; представляю электростанции, от которых тянутся ниточки проводов; я слышу гул фургонов, развозящих ранним утром свежий хлеб по булочным; вижу почтальонов, деловито снующих по подъездам. Инфраструктуры здравоохранения, муниципалитетов, банков, связи… Каждая из этих служб своей разветвлённой сетью накладывается в моём воображении на карту страны, переплетается с другими и постепенно превращается в густую паутину, живую, пульсирующую, хрупкую. Благодаря ей государство «дышит», как единый организм.
А война представляется мне исполинскими граблями, которые вгрызаются в эту паутину и начинают рвать её в клочья, раздирать, кромсать, жечь и плавить раскалёнными добела зубьями. Тупорылый, неспособный к созиданию инструмент, который несёт с собой только разрушение и смерть. И государственный организм стонет от страшных ран, корчится в мучениях, сжимается в предчувствии следующих ударов и истекает настоящей человеческой кровью.
Считается, что война — кара, ниспосланная свыше за грехи, за «безрассудство и пороки» человечества, бич божий, обрушивающийся на людей. Но это утверждение не устраивает учёные умы. Они ищут объяснения более материальные — социальные, экономические, биологические. Анализируют, сравнивают, экспериментируют.
В уважаемой мной газете «Аргументы и факты», № 28 за 1995 год мне на глаза попалась статья — «Стресс: выживет ли человечество?». Приведу из неё отрывок.
«Известно, что маленькие белочки, попадая в стрессовую ситуацию, распушают хвосты. В начале эксперимента учёные поместили животных в ограниченное пространство. Сначала всё было в порядке, зверьки размножались, вели себя спокойно. Но затем, когда популяция достигла какой-то критической массы, у всех зверьков вдруг распушились хвосты. У самок исчезло молоко. Они стали съедать своё потомство, потом самцов. Далее животные стали формироваться в отдельные группки, которые стали биться между собой не на жизнь, а на смерть. Начались массовые нарушения функций нервной системы, почек, повышение кровяного давления, нарушения половых функций и т. д. В результате этого своеобразного биологического безобразия популяция справилась со стрессом. Выжили самые сильные, и начался следующий этап — для тех, кто остался…
