Вернувшись домой, Беро продолжал поддерживать связь со своим новым другом. Он всегда бывал очень рад, когда Бастид навещал его, и за те месяцы, что прошли со времени их возвращения, они еще больше сблизились.
А в это время члены правительства, обосновавшегося в Виши, произносили речи о прошлых ошибках, разглагольствовали о «революции», которая должна обеспечить права крестьян. Сначала Роже Беро слушал все это благожелательно. Петэн, о котором газеты писали так много хорошего, представлялся ему честным человеком. Но время шло, а арендатор Роже Беро так и оставался арендатором. К молодым Беро переехал дядя Сидони, и это позволило им обработать новые участки земли, но по-прежнему половину урожая приходилось отдавать хозяину. В сущности, в их жизни, как и в жизни других людей, ничего не изменилось. Владелец замка и поместья Мутё господин Распиньяк по-прежнему оставался хозяином той земли, на которой он, Беро, работал в поте лица своего, с тех пор как женился на Сидони. Конечно, Беро не пытался оспаривать права помещика, но он не видел для себя никакой возможности иметь когда-нибудь собственный клочок земли. Родители Сидони, владевшие небольшим земельным наделом в той же округе, могли прожить еще двадцать, и даже тридцать лет. Недалеко от их дома находилась ферма, для покупки которой молодая чета экономила как могла с первых дней женитьбы. Говорили, однако, что господин Распиньяк собирался приобрести эту ферму по любой цене, как только наследники объявят о ее продаже. Это беспокоило Роже Беро и вызывало у него возмущение. Как будто хозяину недостаточно было земли поместья и десяти участков, сдаваемых в аренду! Господин Распиньяк повсюду превозносил правительство Виши, и крестьянину Беро все больше казалось, что в этом правительстве засели друзья помещика. Вот почему Роже Беро стал все внимательнее прислушиваться к словам Бастида, утверждавшего, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Это так справедливо и хорошо сказано! И перед арендатором начали возникать новые перспективы.
Но всего в нескольких километрах отсюда, на зональной границе[1], находились немцы. Господин Распиньяк как-то сказал Роже, что это вполне соответствует условиям перемирия, и надо лишь радоваться, что благодаря маршалу Петэну не оккупирована остальная часть Франции. Но Роже Беро, тот самый Беро, который в период беспорядочного отступления армии, увлекаемый потоком беженцев, восклицал: «Хоть бы скорее все это кончилось, скорее бы вернуться домой!», теперь стал понимать, что ничего еще не кончилось… Да и как могло все кончиться, если иностранные солдаты находились в Дордони и по-прежнему чувствовали себя здесь как дома! И Беро, за всю войну не сделавший ни одного выстрела, стал говорить о том, что нужно изгнать чужих солдат с родной земли. А уж тогда станет виднее, как наладить свои собственные дела. Но, рассуждая так, Роже все же не мог отделаться от одной навязчивой мысли: освободить страну нельзя без посторонней помощи. А это, естественно, приводило к тому, что Беро считал Англию источником всех надежд, а генерала де Голля — будущим освободителем Франции.
Когда в июне 1941 года армия Гитлера очертя голову ринулась в войну против России, Роже Беро воскликнул: «Пора!» Он считал, что пробил решительный час и надо воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы освободить Францию. Скорей бы высаживались остальные союзники, и тогда, все вместе, они смогут покончить с войной!
Более выдержанный, чем Беро, Антуан Бастид пытался его убедить: «Дело обстоит совсем не так просто, как ты думаешь… Если хочешь, чтобы тебе помогли, надо сначала самому проявить активность». Эти разговоры были не по вкусу Беро. Он нервничал, стучал по столу кулаком и, ссылаясь на положение на русском фронте, повторял:
— Ты сам отлично видишь, что для них, как и для нас, необходимо, чтобы союзники немедленно высадились.
— Согласен с тобой, — отвечал Бастид, — но что ты, со своей стороны, для этого делаешь?
— А ты?
— Мы оказываем сопротивление.
— Вы ничего не добьетесь, пока будете одни!
— Тем больше оснований помогать нам.
Так проходил месяц за месяцем. Симпатии Роже стали обращаться теперь в сторону России. «Вот это люди!» — говорил он, следя по атласу своего сына за тем, как развертываются боевые действия.
И все же он постоянно возвращался к своей первоначальной идее о необходимости десанта союзников. Почему же выжидают те, кто здесь рядом, совсем близко? В ноябре 1942 года они позволили оккупировать всю Францию, даже не пытаясь что-либо предпринять со своей стороны. Подумать только — французов предали второй раз!
А Антуан Бастид твердил ему: «Ведь во Франции уже сражаются; спасение — дело наших собственных рук». — «Я и сам очень хотел бы сражаться, — отвечал ему на это Роже, — но при условии, что буду не один».
Прошло еще несколько месяцев…
Роже Беро, нетерпение которого с каждым днем росло, все больше и больше сближался с теми, кто, ничего не ожидая, уже вступил в борьбу. Однажды поздно вечером, в конце лета 1943 года, Бастид пришел к нему с двумя неизвестными.
— Этих людей ищут. Можешь ты спрятать их у себя недели на три, а то и на месяц?
— Могу.
— Если их найдут, им грозит расстрел, да и тебе тоже…
— Мы поместим их в комнате наверху.
И эти незнакомые люди, два испанца — Рамирес и Гарсиа, — вошли в семью Роже. Сперва он запрещал им выходить из дому, но им так хотелось быть хоть чем-нибудь полезными, что постепенно они стали принимать участие в полевых работах, и их присутствие в доме Беро уже нельзя было больше скрывать от окружающих. Пришлось представить их соседям как батраков, нанятых на время уборки винограда. Их веселый нрав и рвение к работе быстро завоевали им симпатии соседей, и никому не приходило в голову удивляться появлению или уходу этих двух пареньков. Когда два месяца спустя они уехали, в доме без них стало как-то пусто. Роже не мог забыть маленького, всегда улыбающегося Рамиреса и его товарища Гарсиа, поднимавшегося до рассвета, чтобы пораньше выйти на работу.
С той поры Беро старался еще больше помогать тем, кто вел борьбу против врага. Его дом стал транзитным пунктом и убежищем для молодых людей, которые не хотели ехать на работу в Германию, уходили в леса и вступали в отряды франтиреров. Не колеблясь, Беро отдавал все излишки продовольствия, все, что ему удавалось выгадать при расчете с хозяином, на снабжение отрядов маки, возникавших повсюду. Но он все еще не решался сам перейти к активным действиям — он ждал наступления «великого дня»[2], как он говорил. «В этот день, — заявлял он Бастиду, — я первый вступлю в ваши ряды».
