Балтус во всей этой истории ни при чем, представления на неудачников отклонены Военным советом фронта.
Вернувшись к столу, Балтус мягко опустился на стул, перевел щурящийся улыбчивый взгляд на Колычева. Спросил скорее утвердительно, чем вопросительно:
— Ну, что, судьба — злодейка, жизнь штрафника — копейка?
— Выходит, что так, — не стал отрицать Павел.
— Признаться, огорчен не меньше. Несправедливость — зло, которое выхолащивает душу обидой, подрывает веру — источник нашей силы. Предлагаю считать инцидент исчерпанным и забытым. Отныне лично для меня ты со своим позорным прошлым рассчитался, вину свою искупил полностью. — Балтус неторопливо раскурил папиросу, подвинул пачку в сторону Колычева, приглашая взглядом присоединяться. — Да и в вину твою я никакую не верю. Не было ее и нет. Чужую на себя взял, дружка своего забубённого прикрыл… Так? Или опять отпираться будешь?
Павел поежился, придержал дыхание. Ни затрагивать больную тему, ни открываться перед кем бы то ни было, кроме Махтурова, он не хотел. Но и отрицать очевидное тоже не имело смысла.
— Из-за меня же произошло, — наконец нехотя выдавил он, — а у Михайлова семья, двое детей…
— Рад, что не ошибся, — усмехнулся Балтус. — Это упрощает задачу. Оспорить решение Военного совета фронта я, конечно, не в состоянии. Но внести коррективы и произвести твою хоть и не полную, частичную, но реабилитацию, все же могу. Я хоть и командир батальона, но правами наделен командира дивизии… — Выдержав паузу, во время которой лицо его обрело привычную сухость и строгость, Балтус возвысил голос, объявил, торжественно чеканя слова: — Вверенные мне права позволяют принять решение о назначении вас на должность командира роты с присвоением вам звания — старшина. Поздравляю вас!
Павел вскочил, непроизвольно вскинул руку к виску, намереваясь, как принято, отрапортовать о верности служения Родине, но осекся, уловив неодобрительную гримасу, скользнувшую по лицу комбата, и только немо зевнул ртом.
— Да сиди ты, не дергайся! — поморщился Балтус, снова переходя с официального на доверительный тон. — В лейтенанты произвести не могу. Максимум, что возможно для штрафника, — старшина. До первого боя походишь в старшинах. А дальше видно будет. Если уцелеешь — представлю повторно, уже как комроты. И не в общем списке, а персонально. Вопросы есть?
— Все ясно, гражданин майор. Какую роту прикажете принять?
— Для командиров рот я — товарищ майор. Для тебя тоже, — с нажимом в голосе уточнил Балтус. — А что касается роты… Я намерен удовлетворить рапорт лейтенанта Ульянцева. Он давно просит о переводе в общевойсковую часть. Таким образом, можешь оставаться на второй, заменишь Ульянцева. Но могу предложить другую: либо пятую, либо седьмую. Там тоже вакансии пока не закрыты.
С выбором Павел не колебался — конечно, вторая. И не потому, что она чем-то лучше других. Во всех ротах осталось всего ничего бойцов, дай бог по взводу, и их предстояло формировать заново из пополнения. Так что разницы особой между ними не существовало. Но своя была все же родней. В ней оставались близкие люди, верные, проверенные в боях друзья-товарищи: Махтуров, Богданов, Жуков, тот же Туманенок, кому он верил как самому себе, на кого мог опереться в трудную минуту. Сделал вид, что раздумывает над предложением комбата.
— Мне, гражданин майор, все равно, какой ротой командовать. Но своя все же предпочтительней.
Балтус возражать не стал, лишь укорным взглядом отреагировал на «гражданина майора», согласно покивал головой:
— Учить тебя, думаю, нечему. Обязанности командира роты тебе известны более чем. Людей ты тоже знаешь хорошо, наверняка много лучше тех строевиков, что пришлют нам из резерва на эти должности. Тут, как говорится, флаг тебе в руки. А что касается «все равно», позволь с тобой не согласиться. До сегодняшнего дня ты хоть и командир взвода, но равный им был. Такой же штрафник, как и все. Командир роты — ипостась другая. А значит, и всем твоим старым приятельским связям конец. И перешагнуть через них нелегко, и помехой они могут быть. Подумай, может, тебе все же другую роту дать, а Ульянцев подождет?
— Нет, — твердо возразил Павел. — Решение принято. Разрешите принять вторую роту?
— Сколько человек в строю осталось?
— Точно не знаю, но не больше взвода. В моем — семнадцать штыков.
— А сколько из вас тех, кто поступил в батальон вместе с тобой, в Пензе?
— Трое. Я, Махтуров и Туманов.
Балтус откинулся на спинку стула, перевел взгляд в потолок, что-то прикидывая в уме. В кабинет бесшумно, без стука и доклада, вошел ординарец старшина Гатаулин. Молча расставил стаканы с чаем на столе и так же молча остался стоять у стола, ожидая распоряжений комбата.
— Свободен! — коротко бросил ему комбат и, возвращаясь к разговору с Колычевым, заговорил о том, что занимало и заботило его, по-видимому, все последние дни: — Вот таких гвардейцев наоборот больше в батальон ждать не приходится. Фронты двинулись вперед. А значит, и нарушителей 227-го приказа не станет. Разве что единицы. Лагеря тоже основательно подчищены. Вся уголовная мелкота и приблатненная шушера уже пропущены через штрафные подразделения. Заводских рабочих теперь тоже судят реже. Какой начальник хочет, чтобы его людей сажали. А кто план выполнять будет? Его же за срыв и накажут. Значит, кто остается? Из лагерей уголовники калибром покрупней: грабители, бандиты, убийцы. Плюс разный сброд с освобожденных территорий — так называемые примаки и прямые пособники фашистов. Те, кто в 41-м бросил оружие и у чужих баб под подолом укрытие нашел. Или, хуже того, состоял в непосредственном услужении у фашистов, работал на них. Жалкие трусы и вражьи прихвостни. Да к тому же разрешено теперь брать политических по 58-й статье, у кого срок до 10 лет. Враги советской власти. Белогвардейские недобитки, троцкисты, провокаторы, предатели партии и народа. — Балтус сделал передышку. — Вот с каким контингентом, Колычев, придется скоро нам с тобой иметь дело. Это надо представлять себе четко и ясно, иначе не обеспечить главной поставленной перед нами задачи — создать крепкое боеспособное подразделение, готовое выполнить любой приказ командования. — Балтус в задумчивости побарабанил пальцами по крышке стола. — Последние пять лет перед войной я служил в лагерях и по опыту знаю: абсолютное большинство рецидивистов-уголовников — законченные мерзавцы. Единственный доходчивый довод, который способен приводить их в чувство и подчинять приказу, — это ствол командирского пистолета…
Задержав взгляд на стакане с остывающим чаем, Балтус, как запоздало спохватившийся хозяин, поймавший себя на допущенном промахе, поспешил исправить ситуацию, повторил приглашение не стесняться, чувствовать себя свободней.
Чаепитие проходило в сосредоточенном молчании. Погрузившись в себя, оба размышляли каждый о своем. Наконец, видимо, придя к какому-то устраивающему его заключению, Балтус встрепенулся, поднял голову:
— Ты кинокартину о комдиве Чапаеве видел?
Довоенную кинокартину о легендарном комдиве, к тому же земляке, Колычев, конечно, видел. Но что за вопрос?
