— Эй, ты! А ну пошел! Еще раз увижу твою харю, — и снова грубый мат, а вслед автоматная очередь, мы, тормознув, оглянулись, — слава Богу, в воздух, — вновь тронулись, и мне все казалось, что брат зачем-то на ухабах сбавляет ход, бережет какую-то железяку.
А пару дней спустя все позабылось: деньги всегда нужны, а в войну особенно, и я решил поехать в Грозный по-иному, попроще, на маршрутном микроавтобусе. Вот уж кто в любой ситуации уживется. На блокпостах сплошной гуманизм: общественный транспорт вне километровой очереди, все водителя уже знают — таксу отдал и вперед, хоть на Грозный!
Город Грозный… Неужели такое возможно? Как до такого дойти? И если бы я в то время знал, что это только «цветочки», то я бы этого не вынес. А тогда, от злобы скрежеща зубами, я пытался угомонить свое разрывающееся сердце и, то ли обманывая себя, то ли еще как, больше пытался думать о личных делах, о должнике и деньгах и подспудно тешил себя мыслью, что я, а хоть и уроженец Грозного, но уже не грозненец москвич, там у меня теперь квартира, работа, семья.
Сойдя с микроавтобуса, я сразу же нанял такси. Водитель оказался не уроженец Грозного, даже родился где-то далеко. Правда, теперь он грозненец и, может, привык, может, крепится, а может, все в себе скрывает, но вид у него неунывающий — тоже хоть куда готов тебя отвезти, лишь бы платили, а как иначе и где иначе? Правда, названий улиц он не знает. Ориентиры: базар — вокзал — блокпост.
Зато я все помню, и как бы Грозный не раз бомбили, узнаю все. При подъезде к центру города затеплилась надежда: масса людей, меж руин — базар, и так он разросся и вроде все на нем есть.
А новое правительство Чечни расположилось в здании НИИ, и здесь сплошное столпотворение, как перед спектаклем.
Вход в здание охраняют бравые молодцы с надписью на груди «московский ОМОН».
Меня за земляка не признали, к уговорам отнеслись прохладно, направили в бюро пропусков, а там тоже столпотворение, тоже нужна заявка — словом, замкнутый круг; более двух часов я месил грозненскую липкую грязь и уже посматривал на часы, прикидывая, не пора ли мне восвояси, как неожиданно встретил старого знакомого — ныне чиновника средней величины, который без особых проволочек смог меня провести до искомого кабинета.
Мой должник оказался большим начальником, впрочем, им он при всех режимах умудрялся стать. Большая приемная, два секретаря и даже охранник здесь. Однако перед последним бастионом я проявил решительность и прыть. Хозяин кабинета в первый момент оторопел, даже вытянулся лицом, а потом уж очень мило улыбнулся, живо встал из-за стола, обнимая, поглаживая, усадил, крикнул: «чай, рюмки».
Пить коньяк я отказался, а хозяин все жаловался, как ему нелегко восстанавливать Грозный, на что я не посмел сказать: «Сам и разрушал». Тем не менее я вяло выдавил: — Верни, пожалуйста, долг.
— Да-да, конечно, только об этом печалюсь… Э-э, ты зайди-ка ко мне через пару дней.
Я вмиг представил как тяжелы для меня эти поездки, и уже более твердо заявил:
— Без денег не уйду, ты уже пять лет меня за нос водишь.
— Ну, кто такие деньги в кармане носит? — не без усмешки.
От всей обстановки я и так был озлоблен, а тут такой тон.
— Я в долгах, и без денег не уйду, — повысив голос, повторил я, так что охранник заглянул в кабинет.
— Хорошо, хорошо, — вскочил хозяин, и, поглядывая на часы, — у меня сейчас совещание с военными, ну-у, минут пятнадцать-двадцать. И потом я решу твою проблему.
А ты пока что посиди в приемной… Девочки, чай или кофе гостю!
— Мне далеко, в село ехать надо, — о своем печалился я.
— Не волнуйся, на моей машине отвезут — спецпропуск, даже охрану дам.
— И уже в дверях: — А может, сегодня у меня переночуешь? — и, моргнув, затейливо жестикулируя, полуголосом: — Отдохнем по полной программе. Такого даже в Москве нет.
— Меня дома ждут, — как можно строже ответил я.
Когда я уже допивал вторую чашку чая, запиликала рация охранника, и он вышел. Потом ушла одна девушка, а другая уж очень громко отвечала в телефон, что начальника ни сегодня, ни еще неделю не будет — в командировке. Я все сидел и думал, что это версия для назойливых посторонних, пока девушка не сказала:
— Рабочий день закончился. Я обязана опечатать кабинет и сдать ключи охране.
— Что-о-о? — Я чуть ли не заикался. — А он не приедет?
Оболваненный в очередной раз, вяло соображая, я попытался покинуть огромное, опустевшее здание, но меня не выпускают — требуется какой-то пропуск с отметкой, а у меня никакого пропуска и не было. Приходя в себя и вспоминая повадки московской милиции, я было полез за кошельком, да тут подоспела секретарша, помогла мне выйти. Уже сгущались сумерки. Дул колючий ветер, нагоняя жесткий редкий снег. От былой толпы лишь тысячи следов на мрачноватом насте и поразительная тишина, только учащенный стук каблуков, заглохший за поворотом.
Поднимая воротник, ежась, в ту же сторону, к базару, заторопился и я. За углом мрак вымершего города. Я побежал. Поскользнулся раз, два — устоял, на третий плашмя угораздил в рытвину. Проклиная весь свет, зачем-то пытаясь облагородить свой попорченный импозантный вид, еще более размазал грязь. Плюнув на все, побежал дальше сквозь дворы, где провел все детство и молодость. И странное дело, никаких чувств или эмоций. Это чужой город, он разбит, захламлен, и отсюда задолго до войны я уехал. А детство? А память? То было не со мной. Или в другой жизни. И не хочется то счастье с этими руинами связывать…
Вот и базар. Здесь оживленно, какой-то пьяница, как и я, вымазанный, да не печалится, еще залихватскую песнь орет. С ходу я заскочил в переполненный микроавтобус, у самых дверей примостился на корточки. Я даже не успел рассчитаться за проезд, как мы подъехали к мосту… Да, к этому месту, где я сейчас стою.
Раскрылась дверь, и я еще не увидел лица, как ощутил терпкий запах перегара и грубую команду:
— Мужчины, на выход! Документы!
Всем паспорта вернули, а мой стал снова под фонариком рассматривать.
— Что ж ты из Москвы сюда приперся?… Что? К родителям? А кто в грязи вывалял столь роскошный вид?
Пока я мямлил, выскочил водитель, засуетился вокруг военного, пытаясь что-то еще всучить.
— Этот тип подозрительный, — заключил военный и, видя, что водитель не отстает, рявкнул: — А ты давай проваливай! Живее, освободи проезд!
— Ну, пожалуйста, отпустите его. Уже темно, он мой родственник, — не унимался водитель.
— Прочь, я сказал! — заорал военный и вдруг скинул короткий автомат и очередью прямо под ноги водителя.
Машина тронулась, остановилась, и сквозь открытую дверь на чеченском:
— Парень, как тебя зовут и откуда ты?
Я было ответил, но все приглушила стрельба поверх микроавтобуса.
