Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
«В его словах есть Глубокая Подоплека, — размышляли они, — разумеется, он выразился фигурально». Дьявол! В некоторых штатах вы можете попасть в тюрьму за такие угрозы. Преступное запугивание — два года минимум. Заговор для совершения Убийства и/или Преступное Нападение с Намерением нанести Значительные Телесные Повреждения — минимум 50 лет в Арканзасе и Техасе. А также — Похищение (смерть), Изнасилование, Содомия и Уродование со злым умыслом, Измена, Лжесвидетельство, Большой Сексуальный Обман и Заговор с целью Совершения всего вышеупомянутого (600 лет, минимум)… Получите срок, хотя на самом деле никто ничего не сделал. Хо, хо. Как насчет колес правосудия, Бубба? Шестьсот пятьдесят два года — всего лишь за несколько порций джина, выпитых за обедом, и обмен шутками среди воинов…
Ричард Никсон не был мошенником. Хо, хо. Джордж Буш был чист. Хо, хо.
Эд Роллинс дал взятку всем негритянским проповедникам в Нью-Джерси, чтобы получить голоса черных на выборах губернатора в 1993 году. Хи-хи.
Джеймс Карвилл поджёг сердце Гамильтона Джордана, а потом отказался поссать ему в глотку, чтобы ненароком не спасти его жизнь. Хо, хо.
Вот сорт юмора, от которого приходят в восторг джанки политических кампаний. Такие анекдоты они рассказывают своим детям — по тем же извращенным мотивам, которые заставили меня за завтраком признаться сыну в том, что я снес голову Джона Кеннеди в Далласе.
Надо быть очень подлыми, чтобы смеяться на предвыборной тропе. Нет таких вещей как паранойя.
Не каждый человек может хохотать над такими вещами, но если хотите, чтобы вас избрали, лучше быть Подлым, чем Забавным.
Жестокие шутки — весомая часть жизни в среде, где фанаты скорости, трудоголики и обсессивно-компульсивные политические джанки рвут себе пупки день и ночь тринадцать месяцев подряд на собственном адреналине и стимуляторах, которые они глотают в возрастающих дозах каждый день с надменностью того сорта, что приходит, когда вы пытаетесь скрестить Чистоту и Честолюбие, а потом видите себя на первой странице Нью-Йорк Тайме, на фотографии, рядом с будущим президентом, который сходит с самолета в Техасе или Бостоне, или Вашингтоне, окруженный бандой суровоглазых агентов Секретной Службы США; агенты сопровождают вас через толпу, а толпа выкрикивает приветствия…
Это острые ощущения. Они, как скажут многие, дают больше кайфа, чем любой наркотик. Возможно, они лучше, чем секс… — что является странной теорией и поднимает тревожные вопросы личного характера. Но, всё же, теория есть теория, и бывают дни, когда в неё верю даже я. Правда, верю не по настоящему, и такие дни настолько редки, что даже не могу вспомнить, когда это было. Но когда вспоминаю, ощущения похожи на гвоздь, воткнутый в глаз. Боль проходит, но рана остается навсегда. Рубец никогда не заживет до конца — а когда кажется, что дело идет к этому, я его снова ковыряю. У меня есть рубцы, которые появились 33 года назад, а я всё ещё помню, как они возникли, как будто это было вчера.
Не каждый человек спокойно мирится с мыслью, что политика — преступное пристрастие. Но это так. Они — наркоманы, и они преступники. Они лгут и жульничают, и крадут — как все джанки. А когда их охватывает неистовство, они способны пожертвовать всем и всеми, чтобы удовлетворить свою жестокую и тупую страсть. И лекарства от этого не существует. Это образ мысли, присущий наркоманам. Это политика — особенно во время президентской кампании. Когда наркоманы захватывают высокие позиции. Их больше ничего не беспокоит. Они лососи, и они должны отметать икру. Они наркоманы, и я тоже. Эта рыба слышит свою музыку, а я слышу свою. Политика похожа на Гвинейского Червя.[5]Он проникает в ваше тело и растет подобно пузырю изнутри, пока не становится таким большим и сильным, что прорывается прямо через кожу — жуткий красный червь. У него есть голова, и он похож на крошечную кобру. Червь хватает глоток воздуха и пытается дышать. Правда! Такие картинки есть в Энциклопедии Британика. Гвинейский Червь существует на самом деле — как и политика. Единственное различие: вы можете избавиться от червя, схватив его за голову и намотав его тело на палочку. Червя из своей плоти надо вытаскивать очень медленно, как птица вытаскивает земляного червя из его норы. Избавиться от политической наркомании не так легко. Этот червь меньшего размера, и он мигрирует вверх, к черепу, где растет, питаясь тканями. На этой стадии его нельзя обнаружить, и обычно ставится диагноз заражения обычной «мозговой трематодой» — что также неизлечимо — и к тому времени, когда он становится достаточно сильным, чтобы пробурить путь через мягкие точки черепа, дотронуться до него решится не каждый специалист по изгнанию бесов.
Проблема Гвинейского Червя ограничена главным образом экваториальной Африкой, слава богу. Мы, в нашей стране, не готовы к таким проблемам. Снижение стандартов уровня жизни — одно дело, но трудно привыкнуть к мысли, что любое изменение кожи на вашей ноге может быть первым признаком червя, который собирается выбраться наружу. Для нормального американца такая ситуация по-прежнему выглядит неприемлемой. Даже одиночный (подтвержденный) случай заражения Гвинейским Червем в Вашингтоне был бы воспринят как дурной знак, предрекающий конец президентства Билла Клинтона. Эпидемия прикончила бы Демократическую партию, и в Белый Дом въехал бы, лет на двадцать, Пат Бьюкенен.
Жуткий сценарий, Бубба,[6]но, к счастью, маловероятный. У нас в Вашингтоне достаточно проблем без проклятого Гвинейского Червя. Хотя многие президенты страдали от худших вещей, такие дела всегда держат в секрете от публики.
Это работа Секретной Службы, и она хорошо с ней справляется. «Дегенераты — наша специальность, — шутил один агент. — Мы каждый день прикрываем такие дела, которые смутили бы маркиза де Сада».
МАРКИЗ ДЕ САД не любил сельскую жизнь. Он предпочитал город, где люди были ближе друг к другу и процветали утонченные искусства. Маркиз был художником, а художники бродили по городу… некоторое время, по крайней мере. Всё зависело от того, к какому типу художников вы принадлежали, а маркиз был единственным в своем роде…
У него был стиль, присущий только ему, как говорили. И он ненавидел, когда ему мешали. Он обладал жизнелюбием художника и презирал политиков как отбросы. Он серьезно пил и имел вкус к лаудануму и другим опиатам, из-за чего порой приходил в состояние неистовства и привлекал нежелательное внимание местной полиции, независимо от того, где он жил.
Полицейские всегда мешали, даже в Париже. И скоро он начал ненавидеть их. А потом бояться — когда увидел, что они не только ненавидят его искусство, они ненавидят его самого и хотят запереть его в тюрьму.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
