— Да нет же… просто я с ними… Я ими не занимаюсь. Роды и все такое, я в этом не бельмеса, — ответил Абель.
Конс поправил галстук.
— Нужна помощь? — поинтересовался Бруйю, подойдя к прилавку с важным видом (как человек, который не любит своего собеседника, но терпит).
— Был бы рад… Вот заказ, и, мне кажется, тут какая-то ошибка. Видишь номер, это скорее не 220009, а 220090, так что первую деталь соединили со второй неправильно.
Все замолчали. Абель, не проронив ни слова, подошел к Бруйю с Консом и принялся читать бирку заказа. В это время третий кладовщик толстыми грязными пальцами застучал по клавиатуре компьютера.
— Это пустяки, — проговорил Конс. — Достаточно лишь найти нужную деталь. Клиент явится сюда к двум часам, так что время у меня еще есть…
Конс заранее принял все меры предосторожности.
Хотя подобные происшествия случались регулярно, сейчас это было совсем некстати. Кладовщики решили, что их обвиняют, и стали защищаться.
— Это-то, конечно, но ты посмотри, в заказе девятка больше похожа на ноль, легко ошибиться, и потом ты видел, как все бледно. Нам дают принтеры, которые не печатают, вот и результат… — оправдывался Абель.
— Ладно, мы съездим за деталью 90 и отвезем обратно деталь 09, — отрезал Бруйю, как всегда, более деловой, чем его товарищи.
— Да, но Стюп и Балам уехали, а другой погрузчик взяли ребята из мастерской.
Все снова замолчали. Кладовщики мрачно взирали на Конса, явно недовольные тем, что он поставил их в такое положение.
— Пустяки, — сказал Конс. — Я приду попозже.
На прощание он дружески махнул рукой, но никто не обратил на него внимания.
Отныне именно так все и должно было происходить, с того самого дня, как Конс решил в корне изменить свою манеру поведения: он решил сделаться незаметным. А это было очень серьезно. Никогда за всю свою жизнь Конс не принимал «в глубине души», как говорил он сам себе, более ответственного решения. И он собирался его придерживаться. Прежде всего, невозмутимость должна была стать для Конса своего рода местью, способом выразить кладовщикам свое недовольство, осудить поведение как каждого из них в отдельности, так и всех вместе, заклеймить их позором, не рискуя подвергнуться в ответ насмешкам. К тому же молчание должно было и в самом деле его успокоить. Ведь в конце концов, раз проблемы существуют, то для достижения цели лучше всего обходить их стороной. Если бы Конс продолжал ненавидеть этих людей, его молчание было бы бесполезным. Глаза все равно выдали бы его, и ничего не изменилось бы, или даже хуже того, кладовщики, по-прежнему ненавидя Конса, посчитали бы его еще и лицемером. А быть посмешищем ему совсем не хотелось.
Никто из кладовщиков не оценил того, что Конс изменил свои взгляды и поведение. Напротив, они еще долго продолжали смотреть на него как на пустое место, поскольку привыкли считать его чужаком, он ведь служащий торгового отдела, разве не так?
2
Первой о Консе — благодаря его резюме — узнала Меретт: она прочла там несколько замысловатых словосочетаний, которые оказались не чем иным, как перечислением обязательных дисциплин, которым обучался Конс в коммерческом училище. Три успешно пройденные производственные практики свидетельствовали о том, что претендент на вакантное место способен работать в коллективе и есть люди, которые уже успели оценить по достоинству его деловые качества. В резюме Конса Меретт увидела его фотографию, на которой он был запечатлен с довольно привлекательной улыбкой, и прочитала несколько фраз типа «люблю чтение и кино» — абсолютно ничего не значащих, если не считать заключенного в них желания придать типовому портрету человеческий облик. Конс, конечно же, «свободно» писал и говорил по-английски.
После собеседования, которое Меретт устроила молодому человеку, она предложила ему не должность руководителя одного из отделов, а место секретаря Бедоша, директора отдела продаж. Меретт сразу же отметила, что манера поведения Конса выдает в нем большое честолюбие. Женщина не ошиблась, так как за короткое время и у служащих торгового отдела, и у работников склада, и даже у некоторых рабочих из мастерских сложилось такое же мнение. Меретт по долгу службы приходилось много ходить: вот уже двадцать пять лет ее работа, помимо всего прочего, заключалась в том, что она переходила из одного здания в другое, из одного ангара в другой, собирая информацию для личных дел служащих.
Конс начал с места в карьер. В дополнение к его своеобразной манере одеваться, достойной героя-любовника или «золотого мальчика», по недоразумению попавшего в компанию (контраст с остальными служащими бросался в глаза), первые же его переговоры с клиентами заставили коллег насторожиться. Он был, безусловно, внимателен и предупредителен, но не перегибал ли он палку? И не старался ли чрезмерными знаками уважения и витиеватыми вежливыми оборотами стать для всех примером для подражания? Служащие обменивались понимающими взглядами, явно выражавшими то тягостное недоумение, которое вызывал у них этот молодой человек, едва получивший диплом и уже — как им казалось — позволявший себе молчаливо их критиковать. Манера коллег Конса обходиться с клиентами походила на их одежду: она была заурядной и даже какой-то тусклой.
В течение нескольких недель Конс был главной темой разговоров своих сослуживцев, собиравшихся перед автоматом с кофе. Служащие торгового отдела встречали там Меретт, всегда охочую до свеженьких историй, и высмеивали Конса, правда не столь жестко, как кладовщики. Коллегам Конса было особенно не в чем его упрекнуть, но в обстановке смутно ощущаемого спада производства (в компании любили обсудить текущие дела, благо поводов для разговоров всегда хватало: скажем, нехватка материальных ресурсов, слишком высокий средний возраст начальников отделов или же их неспособность разрешать какие бы то ни было проблемы) все с нескрываемым удовольствием предавались сплетням. Бобе, рослый парень с мясистыми губами, говорил немного; однако обладал весьма язвительным нравом, и желал он того или нет, но в его неизменно лаконичных репликах всегда чудилось некое порицание. Возможно, Сальми, которая с особым усердием рассказывала Меретт новые любопытные подробности из жизни Конса, могла бы считаться самой злоречивой из всех, но это было не совсем верно, поскольку Сальми была одинаково словоохотлива, о чем бы она ни говорила. Самые же хлесткие выражения принадлежали самой Меретт, ведь за ее спиной был бесценный опыт долгих лет работы в компании — множество людей перевидала она за это время.
Не случайно именно Меретт решила как-то раз «повоспитывать» молодого человека. Взяв на себя ответственность за все обращенные к Консу упреки, она позволила себе высказать ему в лицо все, что о нем думала. Характер у нее был твердый.
Маленького роста, с пышными формами (хотя с определенного времени они не возбуждали даже грузчиков), она считалась женщиной, которая знает, чего хочет, и всегда говорит правду в глаза, не заботясь о том, что это может нанести урон ее женственности. Надо было видеть, как Меретт разговаривала с Бедошем, как она унижала его, давая понять, кто она такая. Бедош, будучи несколько туповатым, позволял Меретт все: видели даже, как он однажды на коленях просил у нее прощения, это он-то, директор отдела продаж! Как-то раз Меретт наткнулась на небрежно составленное Консом досье: она увидела в этом верный знак того, что Конс — избалованный ребенок, которому хотелось бы, чтобы другие выполняли за него всю грязную работу, а об этом не могло быть и речи. Наверное, она решила, что необходимо пресечь зло на корню, иначе, если никто не вмешается, Конс превратится в обузу для компании. Раздраженная, Меретт вышла из своего кабинета, решительно прошагала по коридору, стены которого, выкрашенные в тот же, правда чуть более светлый, серый цвет, что и стены склада, были украшены фотографиями самых удачных образцов монтажа, выполненных в компании, и наконец распахнула дверь просторного помещения, где сидели служащие торгового отдела. Меретт вошла внутрь и, не обращая внимания на утреннюю благодать, мягкое урчание факсов и разговоры о деньгах, швырнула папку с досье на рабочий стол молодого сотрудника.
