В ховеркрафте было сорок пассажиров, и после курса ускоренного обучения мозг каждого напоминал котел с кипящим, булькающим, пенящимся варевом. На протяжении последней недели их пичкали какими-то препаратами, погружали в гипноз и подключали к компьютерам. Покоя не давали даже во сне: записанные на высокой скорости голоса пищали, как свистящие дельфины.
Пассажирам сказали, что к тому времени, когда они прибудут в Вавилон, в головах у них прояснится. Внедренные знания осядут толстым слоем на дно мозга, и повседневное сознание станет кристально чистым и совершенно аттическим.
За окном, возвышаясь над чахлой растительностью, промелькнула пара кактусов сагуаро. Мертвенного вида окотильо и кустики с чахлыми, ломкими веточками напоминали кораллы на дне моря, высохшего так давно, что почти все, обитавшее в нем когда-то, обратилось в пыль. По крайней мере так казалось после буйной растительности Орегона. Впереди – ни кусточка, ни травинки. Голый, изрытый оспинами, под стать лунному пустынный пейзаж выглядел несколько искусственным, как будто его намеренно выскоблили, дабы создать полосу ничейной земли между родной растительностью Америки и пришлой Вавилона. Алекс вспомнил, что именно здесь находится старый артиллерийский полигон Люк-Уильямс, а всю здешнюю растительную жизнь давным-давно извели ракеты и снаряды.
По соседству с полигоном располагался еще один необитаемый сегмент штата, индейская резервация папаго. На севере резервации когда-то пытались развивать пастбищное скотоводство. После того как усилия не дали результата, саманные деревушки Хикиван и Вайя-Чин постепенно обезлюдели. Эту информацию Алекс получил во время инструктажа, еще до того, как преподаватели греческого взялись за них по-настоящему. Информация осталась, только пользы от нее было мало.
Вдалеке виднелись зубчатые вершины совсем не вавилонских гор. Если бы в Ахо, на юго-востоке, еще пыхтели медеплавильные печи, Алекс вообще бы ничего не увидел из-за застилающего небо сернистого дыма.
Карьеры Ахо, разрабатывавшиеся некогда «Фелпс Додж корпорейшн»; артиллерийский полигон ВВС США; резервация индейцев папаго – все это здесь мало что значило, потому что было частью Америки, а не Вавилонии, а Америка осталась у путешественников за спиной.
Ховеркрафт несся над бетонной лентой шоссе, которое вело раньше к строительной площадке. Теперь пользоваться им не позволялось ни автомобилям, ни автобусам. Шоссе было закрыто. Судно на воздушной подушке летело в нескольких дюймах над дорогой. Поддерживали его мощные потоки воздуха, и ветер, вырывавшийся из хвостовых вентиляторов, сметал с бетона песок. Поверхности путешественники не касались. Они были изолированы от всего, в том числе и от Америки. Бормочущие в голове у каждого голоса дезориентировали их, хотя, как и было обещано, мало-помалу голоса эти стихали, опускаясь за горизонт сознания. – Алекс…
Дебора сказала что-то на греческом, точнее, на древнегреческом, словарный запас которого лингвисты обильно сдобрили беззастенчивыми заимствованиями из современного греческого.
Он рассеянно кивнул. Слова сейчас не имеют никакого значения. Стадия перехода еще не закончилась.
Конечно, Алекс хотел бы, чтобы их отношения с Деборой получили развитие. При первом знакомстве между ними пробежала искра, пролегла некая связь, перекинулся хлипкий мостик. Он увидел искру, почувствовал связь, потрогал мостик, а потом наступила очередь медикаментов и гипноза, и оба ушли в них с головой. Но что было, то было, и в этом Алекс не сомневался. Может быть, они еще станут друзьями и любовниками. Он чувствовал, что и Дебора хочет того же. Сейчас они сидели рядом, почти касаясь друг друга. Алекс не шевелился. Какие бы чувства они ни питали друг к другу, чувства эти меркли перед тем, что ожидало впереди. Они уже не могли строить отношения на прежней основе – только на новой.
Уж не последний ли промелькнул сагуаро? Кактус стоял в стороне от дороги, накренясь, с обнаженными белыми ребрами, подрубленный то ли молнией, то ли артиллерийской гильзой.
Спугнутый шумом ховеркрафта, из норки выскочил кролик. Сбивая с толку врага, зверек прыгал то вправо, то влево, и бока его мелькали то белым, то желто-коричневым. Впрочем, враг не проявил к нему интереса. Внезапно кролик остановился и повернулся на север, охлаждая разгоряченные пробежкой огромные уши.
* * *
Дебора Тейт: среднего роста и определенно изящная, хотя и не в обычном смысле. У нее очень покатые плечи. Именно эта физическая характеристика прежде всего поразила Алекса: странный, почти инопланетный скат плеч, плавно переходящих в длинную, словно копирующую очертания вазы шею. Дебора походила на какую-нибудь африканку с вытянутой медными кольцами шеей и придавленными их же тяжестью плечами. Неестественно удлиненные позвонки не позволяют таким красавицам держать голову без помощи прочных металлических обручей. У Деборы, однако, это получалось – ее белоснежная плоть воспаряла без посторонней помощи. В некотором смысле она казалась почти неземным существом, пришелицей из иной звездной системы, а ее шея и плечи – образцом скульптурного искусства. Поскольку ни у кого больше она такого восторга не вызывала, Алекс заключил, что шея и плечи Деборы соответствуют идеальному образу в нем самом: геометрии некоего личного эмоционального уравнения.
Глаза у нее были темные, мерцающие; волосы – иссиня-черные, густые, подстриженные коротко и облегающие голову наподобие шлема с соблазнительно ласкающим шею длинным черным язычком. Под свободной белой блузой-пончо на ней была длинная белая холщовая рубаха, из-под которой высовывались носки кожаных сандалий и кончики пальцев. Руки оставались обнаженными, на запястьях позвякивали медные браслеты.
В греческом костюме Дебора выглядела скромной и непорочной. Она, однако, уже намекнула, что в Вавилоне отправится к храму любви, где и будет сидеть, ожидая, когда какой-нибудь прохожий бросит ей монетку. И кто бы он ни был, старик или юнец, красавчик или страхолюдина, толстый или худой, чистый или запаршивевший, ей придется пойти с ним и разделить ложе. Такое правило распространялось на всех женщин в Вавилоне в возрасте до тридцати лет – каждая должна провести у храма некоторое время. Для уродливых обычай нередко превращался в обременительное испытание – некоторые проводили в напрасном ожидании недели. Поговаривали, что в таких случаях один из служителей храма подкупал какого-нибудь нищего, чтобы тот бросил наконец денежку.
Дебору перспектива службы у храма любви отнюдь не пугала. Скорее наоборот.
Или, может быть, она специально завела разговор на эту тему в надежде, что прохожим окажется он? Возможно, желая испытать всю гамму острых чувств, от трепетного ожидания до сладостного восторга, она рассчитывала все же избежать реальности знакомства с абсолютным чужаком?
Алекс уже знал, что не он бросит ей на колени заветную монету с изображением царя Александра. Поступить так было бы предательством по отношению к Вавилону. Он надеялся, что Дебора поймет это.
Позднее – при условии, что они оба станут гражданами Вавилона – он, может быть, поборется за Дебору у аукционного помоста на брачном рынке города. (Такой обычай распространялся на бесприданниц.) Может быть.
