Когда я в последний раз видел Хлою, ей едва исполнилось тринадцать. Это было на Ямайке, вскоре после нашей с Элизабет встречи. Тогдашний облик Хлои все еще стоит у меня перед глазами: юная темнокожая девчушка с сияющими изумрудно-зелеными глазами и шаловливой улыбкой. Понятно, что сейчас она выглядит старше, но ей не может быть больше семнадцати. У меня еще есть время, говорю я себе, чтобы добраться к ней со своего острова. Вряд ли Хлоя достигнет зрелости раньше восемнадцати лет.
Конечно, если бы я только мог, то давно бы уже отправился на Ямайку. Но приходится дожидаться, пока Генри станет достаточно взрослым, чтобы выдержать путешествие, которое потребует от него умения вести себя и обуздывать свои природные порывы.
Четыре года я ждал, заботился о своем сыне, строил планы. Четыре года не думал ни о каких женщинах, кроме Элизабет и Хлои. Скоро мальчик будет готов. Как только станет ясно, что он умеет себя вести, как полагается, мы вместе отправимся на Ямайку. Уверен, что там снова придется ждать. Надо выбрать подходящий момент, чтобы приблизиться к Хлое, и тогда она не сможет мне отказать. Но все же иногда, ночью, представляя себе, как выглядит сейчас эта девушка, я начинаю беспокоиться: не слишком ли затянулось мое ожидание.
Генри скоро устает от морской коровы, или она – от него, и сынишка снова возвращается ко мне. Я как раз занимаюсь прополкой сада моей матери, который Элизабет в свое время возродила к жизни. Генри некоторое время смотрит, как я ползаю по земле, выискивая среди сочных сорняков экзотические травы, посаженные здесь Элизабет; потом вместе со мной внимательно изучает желтовато-зеленые цветки Слезы Дракона и пурпурные лепестки Розы Смерти, высматривая вредителей, рыхлит землю у корней. Наконец мальчик выдирает из земли несколько стеблей – большая их часть принадлежит культурным растениям и демонстрирует их мне.
– Молодец, – хвалю я. Генри сияет. Но вместо того чтобы продолжить прополку, он смотрит куда-то вдаль, на океан.
– Папа, можно мне на берег? – спрашивает он.
Я как раз выдергиваю очередной сорняк и, когда стебель обрывается, а корень остается в земле, бормочу сквозь зубы: «Черт!»
– Папа! – хихикает Генри, – ты сказал плохое слово!
– Ты прав, извини, – говорю я, старательно подкапываясь под застрявший в земле корень и размышляя о том, правильно ли поступил, запретив Генри смотреть фильмы по спутниковому телевидению. Несколько фильмов, которые он все же успел посмотреть, породили нескончаемые дискуссии о том, какие слова считать хорошими, а какие плохими.
– Так можно мне пойти, папа?
Нет никаких причин все время держать мальчика при себе. Честно говоря, я и сам не прочь был бы отлынить от прополки. Выдергиваю сразу несколько сорняков и хмуро обозреваю свое поле деятельности, вздыхая густой запах зелени. Потом, разогнувшись, смотрю на чистое голубое небо, на легкие облачка, на яркое солнце, удивительно жаркое для мая. Вполне понимаю своего сына, который в такой день предпочитает игру работе в саду.
– Можешь идти, – разрешаю я, – только будь осторожен.
Сомневаюсь, правда, что Генри на острове может получить какую-нибудь травму, которая быстро не зажила бы.
– Да, папа, – кричит он уже на бегу.
Вытерев руки о джинсы, я стою еще несколько минут, а потом иду по вымощенной камнем тропинке, ведущей из сада к крутым каменным ступеням на дубовую галерею, опоясывающую наш трехэтажный дом из кораллового камня. Поднявшись через ступеньку, оказываюсь со стороны бухты, как раз когда Генри достигает стройных, светло-коричневых побегов тростника, растущих на верхушке песчаной дюны. Более дюжины собак из нашей стаи, лохматых и крепко сбитых, с массивными головами и огромными пастями, появляются из-за дюны. Те, что помоложе, и щенки окружают мальчика, прыгают вокруг него, стараясь привлечь внимание. Я улыбаюсь. Каким бы рослым ни был Генри, встав на задние лапы, любая из собак выше его.
Только несколько псов постарше и вожак стаи, Шрам, держатся на расстоянии. Они-то знают, что нашему брату доверять нельзя. Молодняк не застал времена, когда я вынужден был время от времени прореживать стаю. В последнее время я изо всех сил старался, чтобы поголовье восстановилось после того, как большую часть перебили четыре года назад.
Собаки наскакивают на Генри. Он смеется, гладит их, позволяет лизнуть себя. Один из щенков-подростков почти сбивает его с ног, но Генри вовремя отступает на шаг и удерживает равновесие. Не обращая больше внимания на этого неуклюжего звереныша, он играет с маленькими щенками. Пес не унимается и наскакивает на Генри еще раз. Тогда Генри, сердито сверкнув на него глазами, уже довольно жестко отшвыривает его. Собака взвизгивает, отпрыгивает в сторону, но потом возвращается, прижав уши и оскалив клыки.
Чтобы быть поближе на случай если потребуется вмешаться, перехожу на океанскую часть галереи и встаю в амбразуре пушки. Амбразуры в парапете, который мне по пояс, – через каждые пять ярдов. Ничуть не сомневаюсь, что Генри и сам справится. Я учил мальчика не пасовать перед и не такими трудностями.
Генри знает, что нельзя спускать глаз с того, кто на тебя нападает. Он старается все время стоять к собаке лицом, не давая возможности обойти его и напасть с тыла. Пес сбивает с ног щенка помладше, на секунду отскакивает, а потом кидается на мальчика.
– Назад! – кричит Генри.
Собака на мгновение замирает, но все-таки прыгает. Пасть ее разинута, клыки оскалены. Мальчик отступает на шаг, поднимает левую руку, защищая лицо. В нее-то и вцепляется зубами пес. Зубы глубоко прокусывают предплечье, и Генри вопит от боли. Потом мальчик шипит – довольно громко, так, что мне слышно с галереи. Глупое животное не обращает внимания на предупреждение и по-прежнему не дает Генри пройти. Генри вытягивает вперед правую руку и пристально смотрит на нее. Пальцы его истончаются и удлиняются, а ногти превращаются в острые, загнутые когти. И все это в считанные секунды. Я киваю, гордый тем, что мальчик способен забыть о боли и сосредоточиться на том, что необходимо сделать для спасения. Так же, как я, как его мать, как все мы, мой сын способен менять обличье. Глупое животное, разумеется, этого не понимает.
Генри наносит удар, и пес взвизгивает от боли. Мальчик бьет еще и еще. Собака воет. Злобное создание пятится назад, поджав хвост, и удирает в кусты, оставляя за собой кровавый след.
– Хорошо, – шепчу я.
Надо, чтобы эти твари помнили, что хозяева острова – мы. Но и моему сыну пора понять, что собаки здесь для охраны, а не для игры. Они сторожа, а вовсе не домашние любимцы. Генри отгоняет от себя остальных собак, потом поворачивается ко мне и поднимает над головой левую руку с красными следами от зубов. По предплечью течет кровь. По выражению его лица не понять, гордится он своим мужеством или ждет моего сочувствия.
– Бедный мой мальчик! – беззвучно передаю я ему. – Помочь тебе залечить руку?
Мой сын отрицательно мотает головой.
– Нет, папа, – так же беззвучно отвечает он мне. – Я уже взрослый. Мне почти четыре года.
