Несколько мгновений девочка колебалась, как змея, готовящаяся к прыжку, а потом прижалась к груди священника, вцепившись в куртку острыми ногтями. Крики ребенка стали стихать.
Хаскинс посмотрел на друга через плечо девочки. Сэм казался сбитым с толку и очень напряженным. В чертах лица фермера и ребенка Барт заметил некоторое сходство.
Но это была правда. Пропавшая почти пятьдесят лет назад и возвращенная в том же виде, в каком ее забрали.
На руках Барт держал Розу Фаррер.
2 По ту сторону жизни
— Катриона Кайе, с тобой хочет говорить один человек, — нараспев произнесла мадемуазель Астарта, — ушедший из жизни, но безумно любящий тебя.
Катриона коротко кивнула — и тут же ее руку крепко сжали цепкие, с длинными ярко накрашенными ногтями, пальцы гадалки. Она даже могла уловить запах джина с нотками перечной мяты в дыхании мадемуазель Астарты.
На гадалке было черное платье, отделанное мерцающей бахромой из бисера, а диадема из павлиньих перьев делала ее похожей на жрицу древних ацтеков. Нитка крупного жемчуга струилась по груди и свободно спадала на живот. Как только раздался стук по столу — неотъемлемая часть спиритического сеанса, — гадалка вздрогнула и напряглась. Она закатила глаза и начала слегка трясти головой, бормоча что-то невнятное. Рука Катрионы по-настоящему заныла.
— Солдат, — прошептала гадалка.
Первая мировая война закончилась семь лет назад, а Катриона, ровесница столетия, родилась в 1900 году. Несомненно, что любая девушка ее возраста, обращаясь за такого рода услугами, непременно интересовалась каким-нибудь солдатом. Практически все потеряли на войне любимого, брата или отца.
— Точно, солдат, — уверенно закивала гадалка, и из ее глаз скатилась одинокая слеза, ловко проскользнув по ресницам, покрытым толстым слоем иссиня-черной туши.
В комнате сидело еще несколько человек. По правилам мадемуазель Астарты они располагались не за столом, а полукругом на стульях с массивными жесткими спинками. А гадалка, словно на сцене, эффектно расхаживала между ними, периодически хватая за руку то одного, то другого, в зависимости от того, с кем хотели пообщаться вызываемые ею духи.
Несколько пар глаз внимательно следили за каждым движением мадемуазель Астарты; она умела устроить настоящий спектакль.
Матушка гадалки — низенькая, смахивающая на бочку дамочка, одетая в нечто, изначально, должно быть, служившее крайне безобразным комплектом штор Викторианской эпохи, с серьезным видом сидела за пианино и наугад, но зато проворно, бренчала по клавишам. Предполагалось, что инструмент должен издавать соответствующую обстановке музыку, под которую духи смогут чувствовать себя непринужденно. Катриона не без труда узнала знакомую мелодию и отметила про себя, что в исполнении мадам Астарты она звучит чересчур медленно.
Неизвестно откуда появились клубы дыма и наполнили комнату приятным древесным запахом. Свет приглушали китайские полупрозрачные платки, наброшенные на электрические лампы. Легкий серый туман повис над ковром и начал столбом подниматься вверх.
— Смерть наступила неожиданно, — продолжала гадалка, растягивая каждое слово, — и боли он не почувствовал. Шок. Не понимал, что происходило вокруг.
Короче говоря, если не вдаваться в душещипательные подробности, смысл тирады сводился к следующему: бедняга напоролся на колючую проволоку во время газовой атаки; нескончаемые бомбардировки разрушили и без того слабую психику; убит, как трус, вражескими подонками. Плюс к этому прилагалось складное объяснение, почему духу потребовались годы, чтобы предстать перед возлюбленной.
Вспыхнул луч света. Он, казалось, исходил ниоткуда, при этом дым наполнился внутренним сиянием и стал закручиваться в спираль. Один из присутствующих в комнате — известный предприниматель, специализирующийся в производстве фарфора, — испуганно вскрикнул, ловя ртом воздух; лицо его жены скривилось от зависти, одновременно сочетающейся с восторгом: их сын погиб в битве при Пашендейле[1].
Из луча света начала вырисовываться человеческая фигура: мужчина в выцветшей военной форме серого цвета, которая изначально, надо полагать, была оливково-коричневой. Фуражка приобрела четкий контур, а вот очертания лица оставались расплывчатыми; определить звание военного также не представлялось возможным, поскольку погон практически не было видно.
Руки Катрионы, окольцованные цепкими пальцами гадалки, окончательно похолодели; только сила воли помогла ей не завизжать. Мадемуазель Астарта резким движением, как пушинку, выдернула Катриону со стула.
Фигура задрожала в воздухе.
— Он хочет, чтоб ты знала…
— …что я ему очень дорога?
— Да. Именно.
Расценки мадемуазель Астарты были четко фиксированы: пять фунтов за сеанс. Но клиентки, которым удавалось «войти в контакт» со своими возлюбленными, испытывали такое помутнение, что запросто могли удвоить и даже утроить ставку. Покойники не очень охотно общались с теми, кого поджимали средства.
Катриона начала всматриваться в покачивающийся силуэт солдата.
— Я кое-чего не понимаю, — задумчиво сказала она.
— Чего, деточка?
Мадемуазель Астарта была старше Катрионы не больше, чем на год.
— Мой дорогой Эдвин…
— Да! Эдвин! Его именно так и зовут. Теперь я отчетливо слышу это имя!
На губах Катрионы заиграла легкая улыбка.
— Эдвин… не то чтобы… мертв…
Гадалка застыла на месте; ее ногти впились в кисть девушки, лицо исказилось безмолвной яростью. Катриона высвободила руку и отодвинулась в сторону.
— Музыка, полагаю, заглушает шум проектора?
Матушка мадемуазель ни на секунду не переставала барабанить по клавишам. Катриона посмотрела на потолок: люстра представляла собой узкий цилиндр, состоящий из прямоугольных зеркальных пластинок, а в середине конструкции виднелось крохотное отверстие.
— В комнате этажом выше сидит еще один человек, чтобы управлять проектором. Ваш отец, надо думать. Просто поразительно, как вы преуспели в общении с духами с тех пор, как он вернулся из Пентельвиля[2].
Катриона протянула руку в дымовую завесу и пошевелила пальцами. На ее ладони отразились гигантские пуговицы шинели. Подготовительную работу проходимцы выполнили безукоризненно: даже коричневатый оттенок военной формы был подобран с максимальной точностью.
