В пьесе обитали Герцог со своей прекрасной дочерью, которая то ли сбежала из дворца, то ли ее похитили, — в общем, каким-то образом она оказалась во власти многочисленных разбойников. Был там еще Сын Дровосека, который часто жег сучья, и у него с Принцессой приключилась любовь. Ни к селу ни к городу затесались два не ладящих между собой фермера. Герцог то и дело переодевался — сначала в деревне, а потом — в лесных дебрях, где к тому же бродил некий Медведь. Вот он-то и декламировал больше всех. Соперничать с ним в объеме текста мог разве что Хор. Поначалу миссис Парри подумала, что Хор составляют деревенские жители, потом, поскольку хор чаще всего появлялся в лесу, у нее мелькнула мысль, что со Стенхоупа станется призвать в Хор деревья, а то и лесных духов. От самого автора объяснений ждать не приходилось, он просто назвал Хор своим «экспериментом». К концу чтения миссис Парри было ясно, что с Хором придется разбираться в первую очередь.
Она решительно пресекла обсуждение пьесы, возникшее было между действиями, а едва автор закрыл рот, как позвали к чаю. Но если поэт поначалу счел чай поводом увильнуть от дискуссии, то здесь он просчитался. Несколько мгновений миссис Парри колебалась, подбирая подходящее слово: «фантастично» казалось слишком опасным, «поэтично» — и непопулярно, и чересчур; впрочем, оба годились как синонимы «идиллии», на чем миссис Парри в конце концов и остановилась.
— О, весьма идиллически, мистер Стенхоуп, и так значительно! — с чувством произнесла она.
— Вы очень любезны, — пробормотал Стенхоуп. — Но вы и сами видите, я был прав насчет переработки — сюжет, мне кажется, рассыпается.
Миссис Парри великодушно отмахнулась от сюжета.
— Есть несколько моментов, — продолжала она. — Скажем, этот Хор. Я так и не поняла, к чему он.
— Хор можно выбросить, — тут же согласился Стенхоуп. — Я за него не держусь.
Прежде чем миссис Парри нашлась с ответом, сидевшая рядом с ней молодая актриса Адела Хант успела вставить словечко. Адела возглавляла партию молодых актеров, недовольных засильем миссис Парри, и сама подумывала стать постановщиком, причем начать лучше бы сразу с пьесы самого Стенхоупа. Но ее последователи пока не решались открыто атаковать репутацию миссис Парри, и Адела, пользуясь начавшимся обсуждением, сколачивала оппозицию.
— Лучше ничего не выбрасывать, — возразила она. — Нельзя лишать произведение искусства его неотъемлемой части!
— Милочка, — нахмурилась миссис Парри, — подумай о зрителях. Как они воспримут этот Хор?
— Да пусть воспринимают, как хотят, — заявила Адела. — Мы даем им символ. Искусство всегда символично, разве нет?
Миссис Парри поджала губы.
— По-моему, «символично» — не вполне верное слово. Конечно, символ самоценен, и мы должны донести его до зрителя, но, так сказать, в переводе… — она вынуждена была отвлечься, поскольку поэт учтиво предложил ей на выбор два вида сэндвичей, и Адела не преминула этим воспользоваться.
— Но, миссис Парри, как же можно переводить символ? Его можно выразить. Он же не делится. Именно общий эффект и создает символическую значимость.
— Символическая значимость — это фикция! — отрезала миссис Парри. — Не следует опускаться до уровня публики, но и отрываться от нее тоже не стоит. Задача театра — взаимодействовать… — она щелкнула пальцами, подыскивая нужное слово, — гармонизировать. Надо постараться облегчить им постижение гармонии. В том-то и беда современного искусства, что оно не может или не хочет привести свои интересы в соответствие с интересами публики. А в пасторальной пьесе без равновесия не обойтись.
— Но равновесие в пьесе, в первую очередь, достигается соразмерностью отдельных частей, — снова возразила Адела. — Ведь несомненно, что любое драматургическое произведение — это символическое противопоставление.
— Что ж, — отозвалась миссис Парри, с трудом сдерживая клокотавшую в ней ярость, наверное, можно и так сказать. Но гораздо лучше считать драматургию ценностным равновесием, особенно для пасторали. Однако довольно теории. Вопрос был в том, что делать с Хором? Оставлять его или нет? Что бы вы предпочли, мистер Стенхоуп?
— Ну, я бы предпочел оставить, — вежливо сказал поэт. — Если это не будет слишком сложно при постановке.
— Он так часто появляется в лесу, — задумалась миссис Парри, отодвигая сэндвич. — Там дальняя песня в первом действии, когда Принцесса покидает дворец, и еще диалог Хора, когда… Они не дриады?
Приятель Аделы, дородный, ухоженный молодой человек лет двадцати пяти, подал реплику:
— Если будут дриады, то прости-прощай атмосфера восемнадцатого века.
— Ну и что? — тут же включилась в дискуссию молодая девушка рядом с Аделой. — Можно взять ту эпоху.
Миссис Парри одобрительно посмотрела на нее.
— Точно, милочка. И какая это будет очаровательная фантазия! Мы специально не будем привязываться к датам — только обозначим эпоху. Ну, мистер Стенхоуп, вы так и не сказали нам, дриады это или нет?
— На самом деле, я уже говорил вам, — смиренно напомнил Стенхоуп, — что это, скорее, эксперимент. Главное, что они — не люди.
— Духи? — с дрожью восторга в голосе проговорила соседка Аделы.
— Если вам так нравится, — кивнул Стенхоуп, — только бездуховные. Они живут иной жизнью, не такой, скажем, как Принцесса.
— Ирония? — воскликнула Адела. — Тщетность бытия? И лес, и Принцесса, и ее возлюбленный — все это преходящее!
Стенхоуп покачал головой. Когда-то он придумал историю о том, как некий журналист из «Таймс» просил объяснить смысл новой пьесы, и как Стенхоуп после четырех часов безуспешных попыток был вынужден прочесть всю пьесу вслух от начала до конца. «В чем и состоял, — обычно добавлял он, — единственный способ ее объяснения».
— Нет, — сказал он теперь, — ирония здесь ни при чем. Пожалуй, лучше его все же убрать.
На миг стало тихо.
— Может быть, все же оставим, мистер Стенхоуп? Мне показалось, что Хор очень важен для этой пьесы? — послышался еще один молодой голос, принадлежащий девушке по имени Паулина Анструзер. Она сидела позади Аделы и, в отличие от нее, предпочитала отмалчиваться. Но раз уж вопрос был задан, она торопливо добавила: — Я только хотела сказать, что Хор вступает, когда встречаются Принцесса и Дровосек, ведь так?
Стенхоуп посмотрел на нее, словно внезапно прозрев, потом медленно произнес:
— Отчасти так, но никакой необходимости в этом нет. Можно сказать, что это — случайность.
— Нет, Хор оставляем, — решила миссис Парри. — Я уже вижу, как это будет: деревья — или нет, лучше — листья, листья с деревьев, их много, они пригодятся молодым — что за прелесть!
— Отличная мысль, — прокомментировала Миртл Фокс. — И как правдиво!
— Правдиво? — вполголоса переспросила Паулина.
— А разве нет? — живо повернулась к ней Миртл. — Деревья очень расположены к людям. И цветы, и листья. Я всегда это чувствую. Может, ты и не замечаешь, а я отношусь к природе мистически, как Вордсворт.[2]Я бы тоже целыми днями бродила среди деревьев, слушала бы шорох листьев и ветер. Только почему-то никогда не хватает времени. Но я верю, что все они передают нам что-то своим дыханием, и это так хорошо! Ведь для того, чтобы обрести мир, мы должны погрузиться в себя, а деревья, облака и все прочее нам помогают. Человек никогда не должен быть несчастным. Природа так ужасно хороша… А вы как думаете, мистер Стенхоуп?
