— Мне мама рассказала, — ответила она, пожав плечами.
Собственно говоря, другого ответа я и не ждал. Именно так. И вчера, и позавчера, и десять лет назад, и… нет, двадцать лет назад Даша еще не умела произносить столь связных речей… Как бы я себя ни вел, как ни старался бы проявиться из формы незначащей тени в форму более или менее интересующего ее человека, как ни ухищрялся бы сделать в ее душе хоть малую зарубку своими руками, — бесполезно: все, что она знает обо мне, ей рассказала мама. А все, что рассказала мама, — это бесчисленные тома обвинительного заключения. Все подшито и пронумеровано. Мене, текел, фарес.
Защищаться бесполезно.
Разведя руками, я продолжал помалкивать, а Даша — говорить. Впрочем, скоро это несколько наскучило, и я принялся вставлять безобидные реплики и задавать столь же безобидные вопросы. Так, например, я осведомился, могу ли я иметь иное мнение.
— Разумеется, — кивнула она, окинув меня холодным судейским взглядом. — Но не забывай, что твое мнение субъективно.
— Ах вот как! — сказал я. — Ты тоже имей в виду — именно сейчас, когда рассказываешь о подлостях, совершенных мною в твоем младенчестве, — что кроме субъективных мнений бывают еще и объективные показания. Вот, например, как обстояло дело у одной хорошо известной мне милой парочки. Он стирает пеленки, а она командует: клади в таз. И, пока он кладет в таз, все у них более или менее спокойно. Но если, не дай бог, положит в раковину, — она бьет его тазом по голове и бежит вызывать милицию. Когда приезжает наряд, он достирывает, а она вопит и крушит мебель. Вопрос: сколько лет машинисту?
— Что ты имеешь в виду? — помедлив, спросил она.
Я безнадежно махнул рукой.
— Да ничего я не имею в виду… Понимаешь, Дашуля, я тоже мог бы много чего рассказать. Но, во-первых, мне не следует говорить ничего такого, что могло бы хоть как-то повлиять на ваши с мамой отношения. Благодаря усилиям матери у тебя нет отца — так не хватало еще, чтобы благодаря усилиям отца у тебя не стало матери! (Даша фыркнула и покачала головой с таким видом, будто я сморозил что-то совсем несуразное.) Во-вторых, ты мне все равно не поверишь. Честно сказать, я и на самом деле чувствую себя виноватым. Знаешь, почему?
Потому что, однажды уйдя от твоей мамы, мне не следовало показываться вам на глаза до тех пор, пока ты не станешь взрослой.
Возможно, кстати, если бы мы сегодня увиделись впервые, ты относилась бы ко мне, не ударившему ради тебя пальцем о палец, лучше, чем сейчас. Но дело в другом. А именно: ты выросла, наблюдая наш брак…
— Какой брак! Вы были в разводе!
— Именно брак, потому что брак — это не когда мужчина и женщина спят в одной постели или ездят в отпуск по одной путевке; и не когда они живут душа в душу, любят, уважают и обоюдно прислушиваются к мнению супруга; и не когда они друг другу приятны и каждый томится, если второго нет рядом; и не прочая чепуха, милая моя Дашенька. А лишь одно: когда они совместно воспитывают ребенка. По этому определению наши отношения и после развода, несомненно, являлись браком. Причем брак этот ни мне, ни твоей маме не был нужен: мы не были влюблены, не хотели спать вместе, обоюдно хранили множество неприятнейших воспоминаний и не могли вызвать друг в друге ничего, кроме раздражения. Понимаешь? Так вот я и жалею о том, что ты выросла в такой искореженной, исковерканной семье. И, разумеется, восприняла некоторые стереотипы отношений между мужчиной и женщиной — тоже совершенно изуродованные, если сравнивать их с нормальными…
— А почему же ты не создал нормальных отношений? — фыркнула она.
Я вздохнул. Что сказать?
— Потому что всем управляла мама.
— Почему?
— Потому что считала нужным делать это. Потому что ей так было удобнее. Потому что приятно всем управлять. Потому что матери почти всегда всем управляют. Не знаю почему. Я одно знаю: когда я хотел сделать что-нибудь по-своему, она говорила: я с Дашей живу, а ты только заходишь!.. А если я настаивал, дело кончалось диким скандалом. Которых я старался избегать, потому что мне казалось, что они тебя травмируют. Короче говоря, приходилось слушаться. Черт ли сладит с бабой злою?
Даша смерила меня гневным взглядом.
— Это цитата, — пояснил я.
— Ну а я-то при чем? — с напором спросила она. — Вы ссорились… да, я помню. Но при чем тут я?!
— То есть?
— Ну да, вот именно: почему я-то от ваших ссор страдать должна была?
Почему ты вообще меня бросил? Ты, когда уходил, думал, что меня бросаешь?
Она смотрела на меня возмущенным прокурорским взглядом… и мне нечего было ответить. И впрямь, что сказать? Я думал об этом, да, думал, еще как думал… Чуть не спятил когда-то от этих раздумий.
Но, Дашенька, мама меня не любила, а жизнь с женщиной, которая тебя не любит, — совершенно невыносима. Мне пришлось уйти. Я не
Сцевола. Не спартанец. Да если б и был спартанец, все равно бы ушел,
— потому что жизнь дана не для того, чтоб тебе весь век прогрызали брюхо. А зачем женился, если не любила? — спросит она. Что ответить?
По ошибке. По глупости. По неопытности. Возможно, что и по расчету.
Но если так, то самую малость. Ведь я глупец, конечно, но все же не в такой мере, чтоб вовсе не иметь расчетов на возможность счастья — пусть и совершенно нелепых. Ах, по расчету! — гневно воскликнет моя дочь. — Вот видишь!..
Я смотрел на нее — когда-то такую маленькую, что умещалась буквально в ладонях, — и невольно проборматывал весь тот убогий катехизис, что почти всегда крутился в каком-то уголке мозга. Хотел ли ты лучшего?
— Да, я хотел лучшего. — Делал ли ты все, что должен был делать? -
Нет, я не делал всего того, что должен был делать. — Знал ли ты, к чему это приведет? — Нет, я не знал, к чему это приведет. -
Понимаешь ли ты свою вину перед дочерью? — Да, я понимаю свою вину перед дочерью. — Любишь ли ты ее? — Да, я люблю ее. — Хотел бы ты, чтобы она носила фамилию отца, а не матери? — Да, я хотел бы этого, но что толку? — Любишь ли ты детей? — Нет, с некоторых пор я не люблю детей. — Любишь ли ты по-прежнему женщин? — Да, женщин я по-прежнему люблю. — Хочешь ли ты детей от них? — Нет, я не хочу детей от них…
Я смотрел на нее и понимал, что мы чужие друг другу. И это уже навсегда, потому что к отчужденности сердечной прибавилась географическая. Полтора года назад в бедном ребенке со скоростью коклюша развилась бескомпромиссная страсть, и Даша вышла за Роберта
— гордого британца небольшого роста. Через три месяца брак распался
— видать, не сошлись характерами; но туманный Альбион не отторгнул юную жертву житейского кораблекрушения. Более того, она позвонила через две недели после собственной свадьбы, чтобы ликующе сообщить:
«Сегодня мама тоже вышла замуж! Я ей тоже нашла жениха по интернету!» «То есть, — только и нашелся сказать я, — теперь вся моя бывшая семья — англичане?..»
