Под хмурым небом раскинулась бескрайняя холмистая равнина, заросшая редкой травой, и по ней, принимая холодный ветер на грудь, бежит он: Васильев Евгений — 176 см роста, 73 кг костей и мышц, возраст — лет 18, наверное. Что ж, он может считать себя цивилизованным человеком, ведь большую часть сознательной жизни провел в уютном и почти безопасном «мире Николая». Но теперь вновь на нем набедренная повязка, два ножа на поясе, за плечами плотно увязанный тючок — там меховая рубаха, штаны, сапоги.
Он одинок и свободен! Те, кого он любит, для кого и ради кого стоит жить, остались позади — в иной реальности. Вар, Коля… Эх! А вдруг он больше не вернется к ним? Не-е-е-т, обязательно вернется! Ведь когда-то его звали «Зик-ка», и все знали, что этот мальчишка никогда не промахивается и всегда возвращается!
Что-то нарушило монотонность зеленовато-желтой степи — вон там, впереди справа. Не сбавляя скорости, Женька изменил курс и двинулся к неясному пятну на низком холме. Он пересек мелкую, едва текущую среди камней речку и начал подниматься на склон.
То, что этот мир населен, он понял давно: несколько раз он видел на горизонте группы каких-то крупных животных, но рассмотреть их на таком расстоянии не смог. Собственно говоря, это был далеко не первый мир, в который он попал, и везде были люди. Должны быть и здесь…
Что-что, а читать следы Женька умел. Умел задолго до того, как попал в мир Николая и научился просто читать. Он пошел вперед широкими зигзагами от границы паводковых вод внизу к вершине холма, где на голых камнях почти ничего не было видно.
Это была стоянка или покинутый лагерь охотников: большое кострище на вытоптанной площадке, раздробленные кости животных, низкое широкое жилище — полуземлянка, когда-то, наверное, накрытая шкурами. Собирать и рассматривать осколки кремня Женька не стал — тут все ясно: каменный век, чем же еще им скоблить и резать? А вот кладбище, расположенное в соседней ложбине, изучил внимательно: большинство останков детские, взрослых не много, но почти все имеют повреждения — проломленные черепа, переломы костей рук или ног. Он даже затосковал на минуту: повеяло чем-то знакомым, вспомнился родной Поселок на берегу большой реки, побои, драки и извечный, неистребимый голод. Да, там люди тоже редко умирали от старости.
А куда теперь двигаться? Он осмотрелся и подумал, что, пожалуй, вон туда. Чутье, интуиция подсказывали, что людей он встретит, скорее всего, именно там — впереди.
Дах перестал орать, успокоился. Он почувствовал наконец холод ветра и тяжесть чужих взглядов. Люди смотрели теперь на него, и Дах знал, чего они ждут. Он — вожак человечьей стаи, он повел их за большой добычей, они много дней почти не ели и мало спали. Трое погибли, но мамонт больше не встанет. Теперь нужно подойти и добить его. Лучше подождать — сейчас это слишком опасно. К утру Вожак, наверное, умрет сам, но доживет ли тогда до утра Дах? Ведь мамонт убил только двоих людей, а третьего — он, Дах! Он убил его, чтобы заставить остальных идти дальше. Теперь эти остальные смотрят на него и ждут поступка — поступка вождя. Только Рам, гад, опустил глаза, но ему не обмануть Даха!
— Рам, брось камень! Я сказал: подойди и брось камень!
Казалось, люди перестали дышать: сейчас Рам откажется, и Дах убьет его. А потом еще кого-нибудь.
Рам не отказался: покорно опустив плечи, не поднимая глаз, он стал выковыривать ногой небольшой гранитный валун. Потом прижал камень к груди и побрел вниз, обходя мамонта по широкой дуге так, чтобы подойти со спины.
Камень глухо стукнул в заросший бурой шерстью бок и скатился на землю. Кажется, ничего… Или вздрогнула огромная туша, почувствовала удар? Нет, это ветер шевелит длинную свалявшуюся шерсть. Все: он, Рам, сделал свое дело, можно повернуться и бежать назад к людям.
Дах забрал у молодых свое копье — тяжелое копье вождя. Оно сделано из тонкого прямого ствола сухостойной лиственницы с массивным кремневым наконечником на конце. Его не сможет метнуть далеко даже самый сильный мужчина — оно не для этого.
Он сжимал отполированное до блеска древко и смотрел, как возвращается Рам: «Этот не испугался! Или боится меня больше, чем мамонта? Не важно: я все равно убью его — убью сегодня вечером или, может быть, завтра. А сейчас…»
— Разводите огонь! Я иду!
Трое совсем молодых парней испуганно переглянулись: «Разве можно зажигать костер, если охота еще не закончена?» Дах шагнул к одному из них и сильно толкнул в грудь:
— Ты понял?! Я буду есть жареное мясо!
Парни засуетились, выбирая место для костра, стали собирать растопку.
«Ну, все: больше оттягивать некуда», — понял Дах, поудобней перехватил копье и пошел вниз, к огромной туше, бурым холмом возвышающейся среди кустов. Он никогда не делал этого раньше, но знал, что от него требуется: ударить вон туда, под ухо. Для этого нужно или подойти с той стороны, где ноги и хобот, или влезть на тушу и бить сверху. Дах выбрал последнее, но прыгать не решился. Он прислонил копье, ухватился за длинную спутанную шерсть, осторожно вскарабкался и встал ногами на теплый неподвижный бок. Потом втащил наверх копье, примерился, коротко размахнулся и ударил.
Вздрогнула теплая плоть под ногами, дернулся могучий хобот и… остался лежать неподвижно. А Дах давил и давил, загоняя обколотый кремень все глубже и глубже в череп того, кто раньше был Вожаком Стада: «Уай-йа-а-а! Ты больше не встанешь!»
Женька отполз за валун, возле которого лежал, спустился в ложбинку и начал разминаться — наносить невидимому противнику серии ударов руками и ногами. Вскоре ветер принес от ручья новый запах. «Это, наверное, охотники разожгли костер, — догадался он. — Хорошего зверя они добыли: вряд ли у старого мамонта нежное вкусное мясо, зато его много и хватит надолго».
Рот наполнился слюной, захотелось есть. Приятных воспоминаний из детства у Женьки было очень мало, и среди них одно из самых ярких — это вкус полусырого, несоленого, волокнистого мяса, которое можно отрезать и глотать, отрезать и глотать! И знать, что никто не отнимет, что его много, что завтра тоже будет! Он бы и сейчас с удовольствием отведал мамонтятины, но не сомневался, что местные угощать его не станут — попытаются убить или прогнать. Пришлось рыться в собственном мешке в поисках завалявшейся шоколадки.
И вдруг… Женька не увидел и не услышал ничего нового, но отчетливо ощутил чье-то внимание, направленное на него: кажется, он прошляпил!
Они появились бесшумно: заросшие лица, грубо раскрашенные бурыми и черными полосами, одежда из поношенных, потертых шкур, копья и длинные составные луки, изготовленные для стрельбы оперенными стрелами с кремневыми наконечниками. Их значительно больше, чем тех, кто наслаждается мясом в соседнем ручье. Одеты те и другие почти одинаково, но ноги у этих до середины икр прикрывают штаны, точнее штанины, подвязанные ремешками к поясу.
Демонстрируя свое миролюбие, Женька присел на корточки спиной к валуну. Он пытался одновременно следить за руками всех, кто к нему приближался, чтобы успеть увернуться от копья или стрелы. Все-таки он сильно размяк в мире Николая, где очень многому научился, но почти никогда не дрался всерьез, насмерть. Они тихо заговорили, и Женька с облегчением почувствовал, что почти понимает их — не зря Вар-ка так долго мучил его лингвотренингом!
