Юноша успел напоследок ощутить, какие мозолистые руки у ангела. А тот, словно опасаясь напугать человека, плавно выпрямил крылья — чуть темнее его белого лица — перед собой и сложил их. Потом сел так, что видны остались голова, шея и плечи.
Освободившись от объятий ангела, Собран будто бы вернулся в настоящий мир: услышал стрекот кузнечиков, лай собаки, доносящийся из дома Батиста Кальмана. Точно, лаяла любимая собака Батиста, верная Эме.
Собран поведал ангелу о своих любовных бедах — говорил коротко и сжато, словно за привилегию быть услышанным брали деньги. Юноша рассказал о любви, о запрете батюшки, о безумии отца Селесты, ни словом не обмолвившись о плотском желании.
Ангел задумчиво смотрел куда-то вниз по склону. Проследив за его взглядом, Собран заметил вторую бутылку вина, подобрал ее, стер песок со стенок и протянул ангелу. Тот легким прикосновением руки вынул пробку и приложился к горлышку. В свете луны Собран заметил на боку у ангела, под поднятой рукой, некий знак: не то игра света, не то шрам, не то татуировка, похожая на два переплетенных слова, одно из которых блеснуло подобно солнечному лучу сквозь поднявшуюся морскую волну.
— Молодое вино, — сказал ангел. — Прибереги эту бутылку, и, когда напиток созреет, мы с тобой вновь отведаем его.
Собран принял у ангела бутылку и сам приложился к горлышку — влажному и теплому. Вновь ощутил игру вкуса, подобную флирту, но никак не любви.
— Был ли отец Селесты безумцем? — спросил ангел.
Облизнув пальцы, Собран приложил их ко лбу и зашипел, как масло на сковородке.
— Лаял, — ответил юноша, — как собака.
— На луну или на людей, которых недолюбливал?
Моргнув, Собран рассмеялся, а вместе с ним и ангел. Рассмеялся он сухо, но естественно.
— На твоем месте я бы в этом разобрался, — заметил юноше ангел.
— Тут все дело в чистоте крови, — сказал Собран. — Есть множество историй об обманутых невестах и женихах, мужчинах и женщинах, благое семя которых загнивает в их собственных детях.
Юноша предложил ангелу вина. Тот поднял руку в знак отказа.
— Знаю, оно слишком молодое, — извинился Собран.
— Думаешь, я питаюсь исключительно тысячелетними яйцами?
Собран не понял, о чем речь, и ангел пояснил:
— В Китае, в провинции Сычуань, люди закапывают яйца в углях, а потом откапывают и едят. Скорлупа приобретает пепельный оттенок.
— Зарывают на тысячу лет? — рассмеялся ангел.
— По-твоему, человек способен прождать так долго или хотя бы вспомнить, куда он зарыл на тысячу лет что бы то ни было — питательное ли, ядовитое ли…
Юноша зарделся, решив, будто ангел намекает на таинство евхаристии, тысячелетнее благословение, которого губы Собрана не знали вот уже пятое воскресенье.
— Прости, — произнес Собран.
— За вино?
— Я не причащался пять недель подряд.
— О-о, — ровным голосом произнес ангел, встал на ноги и, обняв ствол одной из вишен, наклонил ее так, что листья кроны коснулись головы Собрана.
Юноша сорвал три вишенки на одном стебельке, и ангел мягко отпустил ствол дерева. Потом вновь присел рядом с человеком, сложив крылья.
Собран положил ягоды в рот и съел их, языком отделяя косточки от сочной мякоти. Ангел тем временем велел:
— Ты ведь не знаешь того, что на самом деле знает Селеста, не знаешь, о чем она думает. Пойди к ней и позволь высказаться: говори открыто и искренне, но и слушать не забывай. Если бы я переделил тебе все законы, по которым живу сам, этот бы я назвал первым.
Собран будто очнулся от незрелого, детского самосозерцания, от ощущения, словно бы ночь пришла, дабы напитать его одного, и ангел здесь — дабы утешить и дать руководство ему одному.
— Твой первый закон, — ответил юноша, — станет нашей первой заповедью.
— Каждый ангел любит Господа, одного-единственного. Он — наша путеводная звезда. Плывя по течению темных вод, мы ориентируемся на Него. Бог создал нас, но Он есть любовь, не закон.
Ангел вздохнул, словно бы собираясь что-то добавить, да так и замер, раскрыв рот. Поднялся ветер, зашевелил кроны вишен и верхние перья ангельских крыльев. Собран заметил перемену в глазах ангела и даже на секунду подумал, будто вот-вот в них блеснет зеленоватый огонек, какой можно видеть в глазах кошек.
Заливалась лаем собака Батиста, словно учуяла лису. Собран поначалу подумал о лисах, затем — о том, что Бог сейчас слушает его, что Его ухо направлено на холм.
Ангел вскочил, как солдат, готовый поприветствовать внезапно появившегося офицера. Новый порыв ветра пригнул деревья, и Собран вздрогнул.
— Через год, — сказал ангел, — в эту же ночь мы вместе будем пить за твою свадьбу.
Ветер закрутился в тугую воронку из листьев, песка и веток. Извиваясь подобно змее, она проглотила ангела, закружила его. Черные волосы облепили бледное лицо, а шелковистые перья — тело. Ангел вдруг расправил крылья, как некий парус, тут же наполнившийся ветром, и через мгновение был уже далеко, за целую лигу отсюда.
Ветер успокоился; веточки, листья и несколько перьев упали на северный склон холма.
Те перья Собран принес домой; два связал черной шерстяной нитью и подвесил к потолочной балке над изголовьем кровати, третье, восемнадцати дюймов длиной, приспособил для письма. И хотя оно толком не затачивалось, писать им получалось довольно неплохо. Сев за кухонный стол, окруженный домашними и в то же время соблюдая тайну (никто, кроме самого Собрана да его братца, в семье писать и читать не умел), Собран начал письмо Селесте: обмакнул перо в чернила, посмотрел, как они заполняют полость внутри пера, и начертал на листке бумаги обращение к любимой. Далее юноша писал о собственной грубости и — как следствие — их взаимном непонимании. Приостановился проверить, нет ли ошибок; прикусил перо, ощутив во рту привкус снега, и, чувствуя разлившуюся по губам нежность, снова обмакнул перо в чернильницу. В конце письма он молил Селесту о свидании.
1809
VIN DE COUCHER[3]
В полночь Собран лежал на гребне холма, поставив рядом с собой неоткупоренную бутылку вина. Высокая облачность протянулась по всему небосводу, словно тонкий покров, сквозь который просвечивала полная луна в ореоле — то розоватом, то цвета голубой стали, то бронзовом. Глядя на такую луну, мать Собрана неизменно крестилась, но для самого юноши это было просто-напросто зрелище.
Он был счастлив, расслаблен; ночной воздух свободно проникал под расстегнутую рубашку, ласкал кожу. Чувство пресыщения наполняло Собрана: сегодня он лег рано, занялся любовью с женой, после омылся и отправился на холм — негоже представать перед ангелом покрытым любовными соками, что твоя сдобная булочка яичным белком.
