Все увиденное не только ничего не объясняло, а только добавляло загадок.
— Эй, ты, — возмущаясь в глубине души необходимостью обращаться к этому немытому чучелу, сказал, морщась от боли, Сайлас. — Ты! Подойди сюда!
«Чучело», припадая на одну ногу, повернулось, заулыбалось щербатым ртом и поковыляло к топчану. Когда он подошел ближе, Сайласа обдало волной такой вони, что он непроизвольно отшатнулся, ударившись головой о мазанковую стенку. Адская боль ударом топора ворвалась в его голову, на глазах выступили слезы. Абориген попытался как-то помочь, но лорд, разгадав его намерения и ожидая новой волны невыносимого смрада, снова отпрянул, чуть не упав на пол.
— Отойди! — зажимая нос, закричал он, показывая жестами, чтобы хозяин дома отодвинулся подальше.
— Ы! — ответил тот, по-прежнему улыбаясь и всем видом излучая доброжелательность.
— Ты меня понимаешь, вонючка?! — зверея от боли, вони и неизвестности, прорычал Сайлас.
— Ы! — ласково ответил абориген. — Ы!
Он поковылял к «столу» и, подхватив миску с едой, вернулся к топчану.
— Ы, ы-ы! — промычал он, протягивая еду Сайласу и показывая жестами, чтобы тот поел.
Стараясь не приближаться к аборигену, Сайлас принял из его рук миску, поскольку зверский голод терзал лордские внутренности. И тут же пожалел об этом. Аромат хозяина, вид его чудовищных ногтей и немыслимое варево в плошке привели его в такое состояние, что на мгновение Сайласу показалось, будто из глубин «супчика» ему подмигивает чей-то глаз. Его качнуло, и миска непременно упала бы на пол, но абориген с неожиданной ловкостью подхватил ее, не дав пролиться и капле жидкости. Гостеприимное чудовище со своим неизменным «Ы!» опять протянуло пищу гостю. Но Сайлас столь решительно замотал больной головой, что хозяину пришлось, с сожалением поглядывая на гостя, за пару секунд умять угощение и вылизать тарелку.
Сайлас решил во чтобы то ни стало подняться с топчана. Его толкало к этому желание немедленно глотнуть свежего воздуха и понять наконец, куда же его занес временной прыжок. Основываясь на том, что он успел увидеть до этого момента, Сайлас сделал, как ему казалось, верный вывод — он в далеком прошлом. Эта мысль и порадовала, и испугала его. Во-первых, если он в прошлом, ему не грозят многие опасности, которые поджидали бы его в развитом обществе, во-вторых, он неплохо подготовился по истории, планируя эксперимент. Честно говоря, именно на прошлое и были направлены его не совсем честные и благородные замыслы. Он хотел провести еще один небольшой, собственный опыт. Подправить кое-что, кое-кого убрать, кое-чем поруководить, изменить немножко политику и экономику и так далее… Что должно было привести к определенным результатам, например, к абсолютной власти клана Бонсайтов и всему в таком роде…
С другой стороны, была в прошлом и реальная опасность: если Челнок поврежден, то… Впрочем, об этом думать Сайласу не хотелось.
С трудом встав с топчана (предотвратив попытку аборигена помочь), Сайлас, пошатываясь, направился к выходу. Солнце ослепило его, и только через несколько мгновений он смог разглядеть огромное небо над головой и бескрайнюю снежную равнину, расстилающуюся у ног. Небольшой двор был огорожен невесть из чего сделанной изгородью, под ногами чавкала жирная, оттаянная копытами домашних животных желтая грязь. В дальнем углу двора, в загоне, стояли коровы, над их спинами поднимался пар. Воздух был остер и свеж. Сайлас с наслаждением вдохнул его, до предела наполнив легкие. В звенящей тишине послышался собачий лай, и к Сайласу подлетела небольшая собачонка. Она подпрыгивала около него, кружилась вокруг собственной оси, пыталась поймать свой хвост, в общем, всячески выражала радость и восторг перед всем происходящим.
Несмотря на то что лорд не любил животных, он наклонился погладить псину. Наверно, сыграли свою роль утро, свежий воздух и ощущение наполненности бытия, которое иногда охватывает даже самых бездушных и черствых из нас. То, что увидел Сайлас, так поразило его, что он в ужасе отпрянул. Все его расчеты, предположения и планы рухнули в один момент.
Наклонившись поближе к вертящейся у ног собачонке, Сайлас Великолепный разглядел светящиеся глаза, потасканную и местами свисающую клочьями искусственную шкуру, сквозь дыры в которой просвечивали металлический каркас и переплетение проводов. Собака была роботом.
Поскальзываясь и падая на жирной грязи двора, Сайлас бросился к загону с коровами. Там он был встречен шестью парами искусственных глаз, расположенных над мерно жующими что-то металлическими челюстями. Бока коров тяжело вздымались, из пастей валил пар. Зачем могли понадобиться эти жуткие имитаторы домашней живности, Сайлас не знал, но одно он теперь знал точно: это не прошлое. Совсем не прошлое.
Он бросился обратно и чуть не сбил с ног аборигена, который, щурясь, выходил из темной хижины.
— Какое это время?! Говори, придурок! Где я, когда я?! — кричал Сайлас, изо всех сил тряся ничего не понимающего крестьянина.
— Ы! — ответил тот, и Сайлас со сноровкой, наработанной долгими годами практики, несмотря на только одну действующую руку, ударил его по лицу.
— Говори, дрянь, — рычал, брызгая слюной, он, готовясь нанести новый удар.
Неожиданная боль пронзила ногу Сайласа — челюсти собаки-робота сомкнулись на его лодыжке.
— А-а-а! — заорал, шалея от боли, лорд, отшвыривая аборигена и пытаясь отцепить от себя металлическую тварь. Когда ему это удалось, он со всех сил швырнул псевдособаку о ближайший камень. Горящие глаза потухли, и псина кучкой ненужного металлолома упала на землю. Абориген взвыл и бросился к ней, не обращая внимания на Сайласа. Тот стремительно вбежал в хижину, схватил свой Челнок, который лежал на самом видном и почетном месте, и выскочил во двор. Уже удаляясь прочь от хижины по узкой, утоптанной среди сугробов тропинке, Сайлас Великолепный обернулся. На желтом среди белых снегов дворе виднелась фигурка аборигена, который горестно раскачивался над своей мертвой собачкой, и слезы, катясь из его глаз, застревали в лохматой бороде и сверкали на солнце.
От бесконечной белизны снегов болели и слезились глаза. Он размотал больную руку, надеясь, что под повязкой только ушиб, а не перелом. Солнце стремилось к закату, а Сайлас Великолепный чувствовал себя так, как будто его пропустили через молотилку. Усталость, голод и боль почти доконали бравого лорда. Только злость и фантастическая живучесть вели его вперед. Как это часто, но не всегда, бывает, упорство было вознаграждено. «Доберусь до вершины следующего холма и буду рыть нору для ночлега», — решил Сайлас.
Холм оказался до странности крутым и льдистым. Сайлас постоянно соскальзывал вниз и несколько раз упал на больную руку. Чертыхаясь, он сплевывал набившийся в рот снег и упрямо полз вперед. Вершина, до которой, казалось, ползти и ползти, вдруг возникла прямо перед ним. Он с трудом встал на ноги и огляделся вокруг.
Открывшееся перед ним зрелище заставило даже его, уставшего и измученного, на секунду замереть от восторга. Среди снежной равнины возвышался сверкающий в лучах заходящего солнца стеклянный город, несущий к небесам бесконечно изящные башни зданий. Стекло отливало зеленью и рыжиной, огромное красное солнце бросало свои блики на сверкающие поверхности. Город горел и переливался, как драгоценный камень.
