— Все случилось иначе, чем предполагали благородные люди нашей общины. Во время переговоров с наместником вспыхнула кровавая ссора. Твой муж, сыновья и другие мужчины были схвачены и убиты.
Сусанна пошатнулась и едва заметно помотала головой. В ее темных глазах полыхнуло пламя.
— Нет, не может быть!
— Это правда, — мрачно произнес Григор и сказал, слегка повысив голос: — Я предупреждал Тиграна, что из этих переговоров не выйдет ничего хорошего, но он меня не послушал.
Асмик бессильно прислонилась к дверному косяку, вцепилась в него онемевшими пальцами. Девушка боялась подойти к матери; она надеялась, что дядя скажет, что это ужасная шутка или жестокая ошибка.
Григор присел к столу, налил себе вина и залпом выпил.
— Наши дела плохи, Сусанна, — устало продолжил он. — Завтра я и другие знатные люди нашей общины, оставшиеся в живых, уезжаем в Византию. Надо сделать это сейчас, пока путь открыт. Собери вещи, золото, оставь при себе самых надежных слуг и жди, я заеду за тобой. Все должно быть готово к утру.
— Когда-то мои предки покинули свою страну, спасаясь от мусульманских завоевателей. Исфахан стал их пристанищем и второй родиной. Я не желаю превращаться в скиталицу, гонимую отовсюду, куда протянется их рука, — с неожиданным спокойствием и суровостью произнесла женщина.
— Забудь о гордости, сестра. Надо спасать свою жизнь и честь.
Сусанна вскинула голову, ее ноздри раздулись, а глаза засверкали.
— Что останется от нашей чести, если мы сбежим, как последние трусы!
— Так или иначе, но нам не удастся ее сохранить. Не пройдет и двух дней, как сюда явятся арабы и выбросят тебя на улицу!
— Я не покину город, в котором похоронены мои родители, — ее голос дрогнул, — где погибли самые дорогие для меня люди.
— Мертвые мертвы, Сусанна, а живые должны жить, — сказал Григор и повернулся к девушке, застывшей перед лицом ужаса, который нельзя было принять и от которого невозможно было укрыться: — Асмик, вразуми свою мать!
Когда он ушел, на Сусанну наконец обрушилась истина, и она закричала так страшно, как может кричать человек, внезапно очутившийся среди бушующего океана, в кромешной тьме, понимающий, что ему неоткуда ждать спасения. Она упала на стул и уронила голову на руки, содрогаясь в мучительных хриплых рыданиях.
Сбежались слуги, но женщина не позволила им приблизиться. Потом она затихла и просидела не двигаясь до самого утра. Несчастная, испуганная, плачущая Асмик пыталась заговорить с ней, но тщетно. Единственное, что могла сделать дочь, — это сидеть рядом, глядя на бледное, застывшее лицо матери.
Прежде девушка нередко любовалась материнским лицом, будто нарисованным кистью великого мастера и вместе с тем удивительно живым: с большими блестящими глазами, безупречно четкой линией носа и губ, длинными ресницами и тонкими бровями. Игра света и тени неизменно подчеркивала его изумительную красоту.
Теперь это ярко освещенное пламенем очага лицо казалось мертвым.
Утром Григор заехал к сестре, но Сусанна наотрез отказалась покинуть Исфахан и свой дом. Асмик слышала, как дядя назвал ее мать сумасшедшей гордячкой, как он говорил, что и Сусанне, и ее дочери, если они останутся в Персии, грозят немыслимые беды.
— Отпусти с нами хотя бы Асмик! — в отчаянии произнес он.
— Моя дочь останется со мной.
Улучив момент, Григор отвел племянницу в сторону и сказал:
— Твоя мать совершает большую ошибку. То, что произошло, чудовищно, но надо найти в себе силы двигаться дальше. Мир велик, Асмик, и он ждет тебя.
Девушка замотала головой.
— Мне не нужен этот мир, мне только надо, чтобы мама стала прежней, чтобы прошлое вернулось.
— Оно никогда не вернется.
— Значит, мы обречены?
— Нет. Если сами не загоним себя в ловушку. Сусанна слишком горда и упряма. Постарайся ее уговорить. Быть может, вы сумеете нас догнать. Пойми, — взмолился мужчина, — я не могу остаться с вами, у меня семья! Вместе с тем мне жутко осознавать, что я бросаю вас на погибель.
— Хорошо, дядя, я постараюсь уговорить маму, — ответила Асмик, хотя знала, что это невозможно.
Прошло несколько дней, и зловещее предсказание Григора сбылось: на рассвете в дом Тиграна Агбаляна явились вооруженные арабские воины. Они велели его вдове убираться на все четыре стороны вместе с дочерью и слугами, сказав, что ее покойный муж объявлен преступником, его имущество подлежит передаче в казну, а в доме будет жить начальник личной гвардии наместника.
Они выгнали женщин на улицу, не позволив им взять с собой ничего, и те стояли возле дома, не зная, что им делать и куда идти. Горячий ветер трепал их одежду, а небо, равно как и горы, видные с любой точки земли, равнодушно взирали на их несчастье.
Асмик казалось, будто она видит страшный сон. Краска то сбегала с ее лица, то вновь приливала к щекам. Отбросив привычную невозмутимость, мусульманские воины пожирали девушку глазами, а она отвечала испуганным, но непреклонным взглядом. Рядом с Асмик ни жива ни мертва стояла Хуриг, единственная оставшаяся с ними служанка, некогда бывшая кормилицей и няней супруги Тиграна Агбаляна.
Глаза Сусанны сузились от гнева; с холодной, дразнящей усмешкой она произнесла несколько презрительных фраз.
— Осторожнее, женщина! — бросил один из арабов, который понимал язык завоеванной ими страны. — Будь благодарна за то, что тебе сохранили жизнь!
Она хотела ответить, но не успела — рядом с ними остановился молодой всадник с саблей на боку. Бросив на женщин стремительный, как молния, взгляд, он заговорил с человеком, возглавлявшим отряд, а потом произнес на фарси, который знали Асмик и Сусанна:
— Позвольте им забрать одежду и личные вещи. Полагаю, они не понадобятся Халиду ибн Кудру, который собирается здесь поселиться!
После некоторых колебаний воины разрешили женщинам войти в дом. Старая служанка взяла кое-какую утварь, девушка бросилась складывать украшения и наряды, а ее мать взяла мешочек с золотом. Он хранился в тайнике, и арабы его не нашли.
Тоскливый взгляд Сусанны скользнул по великолепным красно-черным настенным коврам, на которых было развешено драгоценное оружие, по ярко начищенной серебряной и медной посуде. Эти вещи не имели цены, ибо хранили память о тех, кто никогда не вернется обратно.
Разумеется, Асмик узнала человека, благодаря которому у них с матерью сохранилось немного золота и милые сердцу вещицы — осколки привычного мира. Это был тот самый юноша-араб, с которым она обменивалась, казалось бы, невинными, а на самом деле полными обещания взглядами. Девушке не приходило в голову испытывать благодарность к этому человеку. Он принадлежал к племени завоевателей — после того, что произошло с их семьей, это решало все.
Молодой воин попытался заговорить с женщинами, но Сусанна резко и холодно оборвала его, и он не решился их преследовать. Юноша был поражен тем, как сильно изменилась девушка. Если прежде он видел в ее глазах таинственный, незримый для прочих смертных свет, то теперь ему чудилось, будто ее взор навсегда заволокли растерянность и скорбь.
