Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
– Я убью его, Торбьёрн, – сказал Илья.
* * *
В тереме у слюдяного окошка стоял пожилой грек в дорогой сутане и тянул шею, силясь рассмотреть двоих великанов, беседующих у ворот.
– Значит, это и есть Ульф Урманин?
– Теперь его зовут Илья, – сказал князь.
– Ну и чудище… Откуда он такой взялся?
Князь что-то согнал с рукава щелчком.
– Родители Ильи пришли на Русь через Холмогоры, это все, что я знаю. Мать уже была в тягости. Можно догадаться, что случилось, но… Там, откуда он родом, о таком не говорят.
Грек внимательно посмотрел на князя.
– А здесь – говорят? – спросил он.
– Здесь таких убивают сразу после рождения. Иногда вместе с матерью.
– Это правильно, – сказал грек.
Князь задумчиво почесал толстую шею.
– Так и следует поступать, – сказал грек.
Князь отвернулся и тоскливо зевнул.
– Давайте о наших делах, – предложил он. – Отправитесь в Ростов завтра. Вас сопроводят четверо храбров, они полностью в вашем распоряжении. И достаточно сильная дружина, чтобы… Чтобы все было хорошо.
– Добрыня?.. – грек мотнул головой в сторону окна.
– Добрыня нужен мне здесь. Послушайте, Ростов все-таки не Новгород.
– Да, но преподобного Федора ростовчане хотели убить.
– Хотели. Не убили ведь.
Грек снова посмотрел за окно.
– Не понимаю, – сказал он. – Вон какое чудовище – и то крестилось.
– Это как раз ничего не значит. Илья все-таки урманин. Урмане считают, что на каждой земле свои боги и надо поклоняться местным, а то они спокойно жить не дадут.
Грек неприязненно скривился.
– Народ здесь не против Христа, – сказал князь. – Ни ростовчане, ни даже новгородцы не были против. Дело не в вере. Они просто всегда упираются, такая у них природа. На Руси если надо что-то быстро устроить, приходится отдавать указы дубиной. Иначе с тобой согласятся очень не скоро. Поверьте, я знаю. Это особенный народ, преподобный Леонтий. Недаром он так дружен с варягами.
– Если дело не в вере, – едва заметно усмехнулся грек, – зачем вы приказали свергнутых идолов протолкнуть через речные пороги?
– Как зачем… – Князь недоуменно поднял брови. – Боялся, что застрянут.
– Ну-ну. – Грек усмехнулся уже в открытую.
– Все будет хорошо, – сказал князь. – Кстати, я внял вашему совету и поговорил с летописцем. Он… Осознал свою задачу. Ему не впервой.
– Вы мудры, князь. – Грек слегка поклонился.
– М-да… Однако же я попросил бы вас, преподобный Леонтий… О некоторой осмотрительности там, в Ростове.
– Вы сами противоречите себе. То про дубину, то про осмотрительность.
– Мне кажется, преподобный Федор был чересчур настойчив. Здесь уважают крепкую руку, пока она совсем не взяла за горло.
– Не поймите меня неправильно, князь… Вы поэтому так нянчитесь со своим Ильей? Я слышал, он злоумышлял против вас.
– Ничего он не злоумышлял. Просто слегка побуянил. И он не мой Илья. Он свой Илья. Приходит и уходит. Если захочет совсем уйти со службы… Нет, я не обрадуюсь, потому что Добрыня расстроится. Добрыня его любит.
Грек опять глядел во двор. Князь горой трудно дышащего мяса надвинулся на сухонького лощеного епископа и поверх его плеча уставился в окно. На дворе стражники распахнули ворота настежь перед огромным воеводой и громадным храбром. Храбр, опасно размахивая сапогами, что-то рассказывал воеводе, а тот кивал, на ходу отряхивая рукав.
– Ворота – из уважения, конечно? – спросил грек.
– А как же, – подтвердил князь. – Все равно эти двое не пролезут через калитку. Поди таких не уважь.
Грек покачал головой.
– Добрыня великий муж, – сказал он. – Но это чудище…
– Да, Илья не знатен, он, в общем-то, никто, – проговорил князь жестко. – И много себе позволяет.
– Тогда почему…
– Поэтому я его наказываю, – перебил князь. – Но он как ребенок. Они все, храбры, как дети. Поэтому я их прощаю. И прощенные, они служат еще лучше. Попробуйте и вы так с ростовчанами.
– Бог простит, – сказал грек и перекрестился.
– Ну-ну. – Князь хмыкнул. – Преподобный Федор то же самое говорил.
* * *
Обычно храбр держал трех коней – прогонного, тяглового и для сечи. И свиту человек пять-шесть, когда хлопов, когда из смердов. Но Илья, у которого все было не по-человечески, выделялся даже тут. И ездил он, и дрался на огромной кобыле Бурке, а оружие и пожитки сопровождали его на телеге, которой правил молодой Микола по прозвищу Подсокольник, единственный нынче челядин Урманина. Лет пятнадцать назад Илья привез на Соколиный Хутор крошечный пищащий сверток – сказал, нашел на обочине у разграбленного обоза. Бросил хуторскому старосте гривну серебра, выпил одним глотком кувшин медовухи и уехал. Староста потом долго бродил по двору с этой гривной, баюкая ее как младенца, хуторяне опасались даже, не тронулся ли он умом, но обошлось.
А еще лет через десять или одиннадцать явился на киевскую заставу мальчишка, пробрался к Илье в шатер и сказал – здравствуй, храбр. «И чего?» – спросил Илья. «Да я Микола, ты меня под Соколиным нашел». «И чего?» – повторил Илья. «Да ничего», – сказал Микола и пошел заниматься хозяйством. Холопы вытолкали его взашей, но мальчишка оказался настырный и кусачий. Еще через год Илья отпустил холопов без выкупа, а Микола остался.
Теперь это был не по годам крепкий и не по годам же деловитый парубок, ревниво оберегавший своего храбра от любых посягательств услужить. Микола не крутился вокруг Ильи ужом, но всегда оказывался там, где надо было подать-принести, наточить-начистить, сготовить и постелить. Он же был у храбра за казначея и скупо выдавал ему деньги на развлечения. Ограбить Миколу, когда Илья отправлялся в загул, никто даже не пытался – связываться с оруженосцем «самого Урманина» глупцов не было. К тому же парубок на редкость остервенело для такого молодого орудовал булавой и топором. На смертный бой он еще не годился, конечно, но из шутейных схваток с другими оруженосцами киевской дружины неизменно выходил победителем. Илью не раз уговаривали продать мальчишку, подарить или проиграть, но Урманин только фыркал. А на вопрос, что он будет делать, если парня захочет взять к себе князь, ответил как отрезал: не захочет.
Сейчас Микола ехал на санях по узкой киевской улочке. Перед ним тяжело бухала копытами немногочисленная охрана Добрыни, а где-то совсем впереди застилали свет два великана. Могучая Бурка и крупный белый жеребец заняли всю дорогу, а их всадники едва не задевали плечами стены и скаты крыш.
Добрыня пребывал в задумчивости, что-то считая про себя, шевеля губами, загибая пальцы. Ни дать ни взять купец, сводящий убыль с прибылью. Богатый варяжский гость – это надо было знать, что по крови Добрыня природный древлянин, а то и не догадаешься. Он плотно запахнулся в шубу, надвинул шапку на глаза, и только по небрежной роскоши одежды да выбивающейся из-под шапки светлой гриве понятно было, что не торговый это человек, ох, не торговый.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
