В тот раз она сидела, закинув ноги на край своего мультистола. Абсолютно точные, разве что крошечные, копии футбольных ботинок, застегнутые на подъеме, с крепкой шнуровкой по щиколоткам. Лэйни смотрел на ее ноги, длинный, упругий взлет от грубошерстяных носков к бахроме коротко обрезанных джинсов. Татуировка казалась чем-то инопланетным, таким себе знаком или посланием, выжженным на подручном материале кем-то из дальнего космоса на радость человечеству – пусть себе сидит и разгадывает.
Он спросил, что она имеет в виду. Кэти не спеша извлекла из упаковки беленькую, с мятным ароматом зубочистку. Лэйни сильно подозревал, что глаза, смотревшие на него сквозь мятного цвета линзы, были в действительности серыми.
– Теперь больше нету настоящих знаменитостей. Ты что, сам этого не замечаешь?
– Нет.
– Я имею в виду настоящих знаменитостей. Славы почти не осталось, если в старом смысле этого слова. Так, немножко, по мелочам.
– В старом смысле?
– Мы, Лэйни, мы – масс-медиа. Мы делаем этих засранцев знаменитыми. Подтолкнуть, вытащить, рутинная работа. Они приходят к нам, чтобы мы их слепили из чего уж там есть.
Шипастые подошвы взбрыкнули и пропали. Кэти подобрала ботинки под себя, каблуками к джинсовым бедрам, белесые коленки скрыли ее рот. И как она не сверзится со стула, неудобно же так сидеть.
– Ну и что, – заметил Лэйни, возвращаясь к своему дисплею. – Как ни крути, слава, она и есть слава.
– А она что, настоящая?
Лэйни недоуменно обернулся.
– Мы научились чеканить из этого дерьма деньги, – продолжила Кэти. – Валюта нашего околотка. А теперь мы нашлепали ее слишком много, даже аудитория начинает догадываться. Это видно по рейтингам.
Лэйни кивнул, мечтая, чтобы она оставила свой треп, дала ему поработать.
– А потому, – сказала Кэти, – иногда мы решаем уничтожить какую-нибудь ее часть.
За ней, за анодированной сеткой «Клетки», за обрамляющим прямоугольником стекла, не пропускающего внутрь ни молекулы атмосферных загрязнений, висело пустое, безукоризненно гладкое небо Бербанка, образчик небесно-голубого пигмента, предоставленный прорабом Вселенной.
Обрубок уха зарос по краю розовой, гладкой, как воск, кожицей. Странно, можно же было пришить, а потерялось – так реконструировать.
– Чтобы не забыть, – сказал австралиец, по глазам читая мысли Лэйни.
– Не забыть что?
– Не забыть вспомнить. Садись.
Лэйни опустился на нечто если и напоминавшее стул, то лишь весьма отдаленно – хлипкую конструкцию из черных металлических прутиков и ламинированного пластика. Столик был круглый, размером с автомобильную баранку. За синим стеклом колыхались огни невесть какому богу возженных лампад. Японец в ковбойке и круглых, металлом оправленных очках яростно моргал. Австралиец сел на такой же, из обгорелых спичек, стул, полностью скрыв его под своей непомерной, как у борца сумо, горой мускулов.
– Ты вроде справился уже с джет-лагом?
– Таблетки принял.
Вспомнилась тишина в сверхзвуковом самолете, ощущение, что он вроде и не летит никуда, а застыл на месте.
– Таблетки, – повторил толстый. – Гостиница приличная?
– Да, – кивнул Лэйни. – Я готов к интервью.
– Ну что ж… – Мужик энергично помял свое лицо огромными, сплошь в шрамах руками, а затем взглянул на собеседника, словно удивляясь, откуда он взялся. Лэйни опустил глаза на нанопорный тренировочный костюм, словно снятый с кого-то другого – тоже очень крупного, но все-таки малость поменьше. Цвета не разберешь, в такой темноте все кошки серы. Расстегнут почти до середины груди. Чуть не лопается на этой чудовищной туше. Обнаженный треугольник кожи исполосован десятками разнообразнейших по форме и текстуре шрамов, речная дельта из какого-то бредового атласа. – Ну так что?
Лэйни перестал изучать шрамы и поднял глаза.
– Я насчет работы. Пришел на предварительное интервью.
– Серьезно?
– Вы интервьюер?
– Интервьюер? – Неопределенная улыбка, демонстрирующая вполне определенные вставные зубы.
Лэйни повернулся к японцу.
– Колин Лэйни.
– Синья Ямадзаки. – Японец чуть привстал и пожал Лэйни руку. – Мы с вами говорили по телефону.
– Это вы проводите интервью?
Глаза очкарика заморгали еще чаще.
– К сожалению, нет. Я занимаюсь экзистенциальной социологией.
– Я ничего не понимаю, – вышел из себя Лэйни.
Молчание. Синья Ямадзаки смущенно отводит глаза. Одноухий нахмурился.
– Вы австралиец, – констатировал Лэйни.
– Тэззи,[3]– поправил одноухий. – В Смуту мы были за южан.
– Попробуем сначала, – предложил Лэйни. – «Парагон-Эйша Дейтафлоу». Это вы?
– Упорный, гад.
– Обстановка обязывает, – объяснил Лэйни. – В смысле профессия.
– Да и то. – Одноухий вскинул глаза. Его правую бровь рассекал розовый перекрученный жгутик шрама. – Тогда Рез. Что ты думаешь о нем?
– Это в смысле рок-звезда? – спросил Лэйни после краткого и не очень успешного сражения с проблемой контекста.
Кивок. Одноухий смотрел на него с предельной серьезностью.
– Из «Ло/Рез»? Группы? Полуирландец-полукитаец. Сломанный нос, так и не выправленный. Длинные зеленые глаза.
– Ну и что ты думаешь о нем?
В кэтиторрансовской системе отсчета этот певец воспринимался как нечто особо презренное. Она считала его живой окаменелостью, досадным пережитком давней, первобытной эпохи. Огромная, бессмысленная, как она говорила, известность вкупе со столь же огромным, бессмысленным богатством. Кэти воспринимала славу как некую тонкую материю, первозданную стихию типа флогистона, как нечто изначально распределенное по всей вселенной равномерно, но затем, при благоприятных условиях, концентрирующееся вокруг отдельных личностей и их карьер. Чтобы затем рассеяться, перераспределиться. С ее точки зрения, Рез продержался слишком уж долго. Он подрывал стройность ее теории. Он нагло бросал вызов сложившемуся порядку взаимопожирания. Возможно, все шнырявшие поблизости хищники оказались мелковаты для такой добычи, все, не исключая и «Слитскана». В результате группа «Ло/Рез» выдавала свой продукт с прямо-таки оскорбительной регулярностью в различных медиа, а их певец с упорством, достойным лучшего применения, отказывался убить кого-нибудь, связаться с политикой, признаться в неумеренном употреблении какой-либо любопытной субстанции или в неординарных сексуальных пристрастиях – сделать хоть что-нибудь, за что мог бы зацепиться «Слитскан». Он сиял, может, и тускловато, но зато устойчиво, вне досягаемости для Кэти Торранс. Что и было, по мнению Лэйни, истиной причиной ее жгучей ненависти.
