— Мадам, простите мою настойчивость, но ведь мы договорились, не правда ли? Сейчас нам надо быть осмотрительными. Полезно показать, что мы прежде всего пытаемся спасти семью и лишь оставляем за собой право изложить свои претензии, чтобы виновный не мог торжествовать…
Алина рассеянно кивает. Она едва его слушает. Ей жарко. Ей холодно. Ей стыдно. Она смотрит на Луи и шепчет:
— Так тяжело видеть его таким непреклонным. В прошлый раз мы хоть переругивались.
— Сейчас не время этим снова заниматься! — сурово бросает адвокат. — Сегодня вы разыгрываете терпеливую жертву… Ваш муж, несомненно, постарается, чтобы примирение не состоялось. Но нам очень важно добиться хотя бы временных благоприятных для нас мер. Суд обычно склонен утвердить такие требования. Я их вам перечислю. Стоя перед Алиной, Лере считает по пальцам: — Первое: мы требуем, чтобы дети остались у матери, в доме, где жила семья. Второе: в целях защиты ваших интересов мы будем добиваться предварительного исполнения решения ad litem[3]. Третье: мы сами исчислим размеры пособий. Судя по тем данным, что вы мне представили, я полагаю, что нужно восемьсот франков для вас и по четыреста на каждого из детей.
— Ведь это он от меня уходит, он нагло требует развода! — ворчит Алина, не сводя глаз с изменника, упорно стоящего к ней спиной.
Цифры, названные мэтром Лере, наблюдавшим за ней исподлобья, тем не менее возымели свое действие. Алина едко продолжает:
— Нет, тысячу двести франков и по пятьсот. Вы знаете мое мнение: люди не расстаются, если у них есть дети. Я развода не хочу, но, если вынуждена идти на него, потребуем максимума. Не понимаю, почему я и дети должны себя ограничивать.
Она не закончила фразы. Лицо ее приняло жесткое выражение. А Луи там уже закончил сговор, развернулся на каблуках, лицом к ним, рассмеялся — хотя на таком расстоянии услышать это было трудно, но тем не менее видно, — и ей стало противно. Он прыснул, да, прыснул, прикрыв рот рукой. Должно быть, издевается над кем-то, а над кем же в такую минуту можно издеваться, я вас спрашиваю, как не над своей женой?
На самом же деле Луи, стоя рядом со своим адвокатом, вовсе не смеялся. Он просто кашлянул в ладонь, а издали это походило на сдержанный смешок. Баланс, подведенный его советчиком, троюродным братом, — он тоже готовил клиента к полюбовной сделке, — не мог дать повода для веселья. Конечно, Луи достиг цели. За пять лет ему удалось довести Алину до точки, заставить ее делать глупости; он мог бы подобрать досье, которое состояло бы из оскорблений, правда не столь уж страшных, но вполне годных для подкрепления судебной жалобы, и мог бы даже добиться решения в свою пользу, если Алина, обезумев, не решится его контратаковать. Но Лере уже предупредил Гранса: если Алину довести до отчаяния, она может выпустить когти. Она никогда не согласится признать вину обоюдной. Она потребует опеки над детьми, откажется их поделить, потребует, чтобы они продолжали воспитываться все вместе. Она не уступит их Луи, пусть лучше увязнет в тяжбах; она доставит себе удовольствие тем, что вынудит Одиль ждать долгие годы. Она сказала вот что: Лежать с мужчиной или стоять с ним перед мэром — это не одно и то же! Эта девка заполучила моего мужа, но не мое имя. Алина прекрасно понимает, что в этом ее сила, что Одили уже осточертело быть незаконной женой, а вот ей, Алине, пусть она вовсе и не жена, пока еще не наскучило числиться ею по закону.
— А ты знаешь этого Лере? — спросил Луи. — Что, он опасен?
Жан Гранса, прежде чем ответить, подумал, посмотрел на часы, потом на коллегу, склонившегося к своей клиентке.
— Он блеет себе в бороденку, когда выступает в суде, но хорошо знает, за какую веревочку дернуть. Кроме того, видишь ли, Алина весьма неплохо осведомлена. Она на всякий случай уже давно вырезает из женских журналов подходящие статейки. Лере мне одну из них показал: «Как надо действовать женщине во время развода, чтобы ее не провели». Алина многие места подчеркнула красными чернилами, в частности, такое: «Не оплошайте: статья триста первая гражданского кодекса в известных случаях предоставляет вам право на возмещение убытков».
— Ну, это уж чересчур! — воскликнул Луи, оттягивая галстук от шеи. — Действительно, счастье дорого обходится.
Рукав адвоката взлетел в воздух.
— Даже первое счастье бесплатным не бывает, — сказал он. — А когда его ищешь во второй раз, поверь мне, оно всегда недоступно дорого.
Его тон не удивил Луи: кузен хоть и взялся вести развод, так как это дело выгодное, однако жалеет об этом. Ведь хозяину кафе тоже не нравится, если у стойки торчит его родня. Жан Гранса охотно получал бы прибыли от закона Наке[4], но предпочел бы не связываться с родственниками. Но вот он куда-то устремляется.
— Обожди меня здесь.
Мэтр Лере, оставив Алину на скамье, тоже сорвался со своего места; его бороденка приближалась, как бы нацелившись на коллегу. Они прошли шагов по двадцать, и вот уже тога рядом с тогой, рука в руке, и адвокаты добродушно расспрашивают друг друга о здоровье жен. Сколько же раз тут встречались эти чередующиеся чемпионы бесконечных судебных тяжб, за которые они брались то по личному выбору, то по долгу службы? Луи топчется на месте, а эти господа что-то комментируют или сопоставляют, дружески приветствуя других крючкотворов, которые проходят мимо, переговариваясь со своими клиентами. У обоих адвокатов в левой руке портфель. А правая в движении. У обоих одинаковые белые нагрудники на одинаковых черных мантиях (у Гранса — он постарше — видна красная орденская розетка), и их можно различить только по движениям головы. Лере покачивает головой из стороны в сторону, Гранса чаще кивает.
Луи продолжает переминаться с ноги на ногу. Внезапно он ощущает жалость к Алине, съежившейся на своей скамье. Прошло много лет с той давней поры, когда к сидевшей на скамейке молодой девушке подошел молодой человек. Похож ли будет конец на то далекое начало? В тот день скамья стояла не у такой, как сегодня, строгой стены, а на фоне зелено-желтого кустарника, усыпанного мелкими красными ягодками. В тот день не было у этой девушки ни гусиных лапок, ни мешков под глазами, ни этой морщины на шее; вся она трепетала, такая женственная, в легком летнем платьице — минимум материи и максимум обнаженного тела. Хозяин отпустил ее на часик раньше, и у нее был такой же растерянный вид, как сейчас… Неужели вместо того, чтобы предоставить решение своей судьбы двум наемным крючкам, они — Луи и Алина — не смогли бы договориться? Недоуменно пожать плечами, изменить решение? Нет, не смогли бы. С Алиной невозможно без спора что-либо обсуждать, она никогда не внимает чужим доводам, в крайнем случае только выслушает ваши соображения, хотя они затронут ее столь же, сколь крепость — летящие в нее стрелы. Даже в былые времена, когда удавалось улестить ее поцелуями и объятиями, этого хватало до смешного ненадолго, она тут же высвобождалась, шипела: Этим ты меня не возьмешь — и с яростью продолжала спорить. И Луи, все еще переминавшийся с ноги на ногу, запретил себе двинуться, пройти эти сорок шагов, воскликнуть: Да ну же, Алина, давай лучше по-дружески все уладим! С Алиной не улаживают, нет. С ней нужно покорно согласиться или же послать ее к черту! О чем тут рассуждать? Когда можно уладить дело, не разводятся.
