Книга Четвертый тоннель - Игорь Андреев

#1

…Смотрите. Если мы посадили крысу в лабиринт с четырьмя тоннелями, и всегда будем класть сыр в четвертый тоннель, крыса через некоторое время научится искать сыр в четвертом тоннеле. Хочешь сыр? Зип-зип-зип в четвертый тоннель — вот и сыр. Опять хочешь сыр? Зип-зип-зип в четвертый тоннель — вот и сыр.

Через некоторое время великий Бог в белом халате кладет сыр в другой тоннель. Крыса зип-зип-зип в четвертый тоннель. Сыра нет. Крыса выбегает. Опять в четвертый тоннель. Сыра нет. Выбегает. Через некоторое время крыса перестает бегать в четвертый тоннель и поищет где-нибудь еще.

Разница между крысой и человеком проста — человек будет бегать в четвертый тоннель вечно! Вечно! Человек поверил в четвертый тоннель. Крысы ни во что не верят, их интересует сыр. А человек начинает верить в четвертый тоннель и считает, что правильно бегать в четвертый тоннель, есть там сыр или нет. Человеку больше нужна правота, чем сыр.

Вы все, к сожалению, люди, а не крысы, поэтому вы все правы. Вот почему в течение долгого времени вы не получали сыра, и ваша жизнь не работает. Вы верите в слишком много четвертых тоннелей… Вы лучше будете правы, чем счастливы, и вы годами бегаете по четвертым тоннелям, чтобы доказать это.

Люк Рейнхард, «Трансформация»

#2

…Мы заметили у людей одну интересную черту. Если какое-то действие не дает результатов, они все равно повторяют его.

…Была группа студентов, долго экспериментирующих с крысами в лабиринте. И кто-то однажды их спросил: «Какова же реальная разница между человеком и крысой?» Тут же решили, что необходим эксперимент. Они построили огромный лабиринт, рассчитанный на человека, затем подобрали контрольную группу крыс, и учили их проходить через лабиринт, в центре которого находился кусочек сыра. Группу же людей стимулировали пятидесятидолларовой бумажкой. В этой части эксперимента значимых различий между людьми и крысами не было… Но действительно значительные различия появились во второй части эксперимента, когда из лабиринтов убрали сыр и пятидесятидолларовые бумажки. После нескольких попыток крысы отказались ходить в лабиринт. Люди же никак не могли остановиться! Они все бегали. И даже ночью проникали в лабиринт с этой целью…

Одной из мощных процедур, обеспечивающих рост и развитие, является правило: если то, что вы делаете, не срабатывает, сделайте что-либо другое.

Ричард Бендлер, Джон Гриндер, «Из лягушек — в принцы»

#3

…Чего грустный такой? — спросил Чапаев.

— Так, — ответил я, — мысли.

— Какие еще мысли?

— Неужели вам, Василий Иванович, правда интересно, о чем я думаю?

— А что ж, — сказал Чапаев, — конечно.

— Я, Василий Иванович, думаю о том, что любовь прекрасной женщины — это на самом деле всегда снисхождение. Потому что быть достойным такой любви просто нельзя.

— Чиво? — наморщась, спросил Чапаев.

— Да хватит паясничать, — сказал я. — Я серьезно.

— Серьезно? — спросил Чапаев. — Ну ладно. Тогда гляди

— снисхождение всегда бывает от чего-то одного к чему-то другому. Вот как в этот овражек. От чего к чему это твое снисхождение сходит?

Я задумался. Было понятно, куда он клонит. Скажи я, что говорю о снисхождении красоты к безобразному и страдающему, он сразу задал бы мне вопрос о том, осознает ли себя красота и может ли она оставаться красотой, осознав себя в этом качестве. На этот вопрос, доводивший меня почти до безумия долгими петербургскими ночами, ответа я не знал. А если бы в виду имелась красота, не осознающая себя, то о каком снисхождении могла идти речь? Чапаев был определенно не прост.

— Скажем так, Василий Иванович, — не снисхождение чего-то к чему-то, а акт снисхождения, взятый сам в себе. Я бы даже сказал, онтологическое снисхождение.

— А енто логическое снисхождение где происходит? — спросил Чапаев, нагибаясь и доставая из-под стола еще один стакан.

— Я не готов говорить в таком тоне.

— Тогда давай еще выпьем, — сказал Чапаев.

Мы выпили. Несколько секунд я с сомнением смотрел на луковицу.

— Нет, — сказал Чапаев, отирая усы, — ты мне скажи, где оно происходит?

— Если вы, Василий Иванович, в состоянии говорить серьезно, скажу.

— Ну скажи, скажи.

— Правильнее сказать, что никакого снисхождения на самом деле нет. Просто такая любовь воспринимается как снисхождение.

— А где она воспринимается?

— В сознании, Василий Иванович, в сознании, — сказал я с сарказмом.

— То есть, по-простому говоря, в голове, да?

— Грубо говоря, да.

— А любовь где происходит?

— Там же, Василий Иванович. Грубо говоря.

— Вот, — сказал Чапаев удовлетворенно. — Ты, значит, спрашивал о том, как это… Всегда ли любовь — это снисхождение, так?

— Так.

— Любовь, значит, происходит у тебя в голове, да?

— Да.

— И это снисхождение тоже?

— Выходит, так, Василий Иванович. И что?

— Так как же ты, Петька, дошел до такой жизни, что спрашиваешь меня, своего боевого командира, всегда ли то, что происходит у тебя в голове, — это то, что происходит у тебя в голове, или не всегда?

Виктор Пелевин, «Чапаев и пустота»