Чудо следовало искать на той стороне площади, ближе к реке, в белой мраморной сторожке при воротах, изукрашенной и забавной, одной из любимых придумок, как мальчик был уверен, того самого человека с усиками, который по-прежнему жил в его мыслях. Верхняя часть строения увита плющом, который спускался на четыре окна, заложенных камнем. «Слепые» — так их назвал Джорджио Браманте, любивший архитектуру и разбиравшийся в технике строительства. Теперь, став постарше, Алессио понимал, что здание по стилю очень напоминает мавзолеи, которые показывал отец, когда они вместе отправлялись на археологические раскопки и выставки, проводившиеся по всему городу. Отличие состояло в том, что здесь и мелась тяжелая двустворчатая дверь, старая и мощная, довольно обшарпанная и рассохшаяся. Сооружение, казалось, шепотом твердо сообщало всем: держись подальше.
Мавзолеи предназначались для мертвых, а мертвым не нужны двери, которые без конца открываются и закрываются. А это здание, как объяснил отец, стояло у входа в сад при дворце великого магистра мальтийских рыцарей, главы древнего и почетного ордена, членов которого можно найти по всему миру. Некоторые из них, преодолев силу обстоятельств, время от времени совершали паломничество в это место.
Фантазер по-прежнему хорошо помнил, как впервые услышал о рыцарях, живших неподалеку. В ту ночь он долго лежал в постели без сна, воображая, что слышит ржание их коней, доносимое теплым ветерком, или звон мечей по доспехам, когда они сходятся в поединке на тайном турнире в саду по ту сторону площади, созданной Пиранези. Может, они берут к себе мальчиков и делают из них пажей, будущих рыцарей? А круглый стол у них есть? Приносят ли они клятву на крови — обряд, который объединяет их в молчаливое, вечное братство? Есть ли у них книга, в которую записывают все добрые дела на тайном языке, недоступном для посторонних?
Даже теперь Алессио не имел ответов на эти вопросы. В сторожку почти никто не заходил. Мечтатель давно уже перестал за ней следить. Может, крестоносцы выходят лишь в темноте, когда он лежит в постели без сна, размышляя и гадая, что он такого натворил, что его без всякой причины изгнали из мира живых?
Рядом со сторожкой почти всегда стояла машина карабинеров[4], в ней сидели двое скучающих жандармов, которые нарочито внимательно осматривали всех любопытствующих, желая убедиться, что никто не проявляет чрезмерного любопытства. Это несколько принижало величие рыцарей. Было затруднительно представить себе, что Мальтийскому ордену, этому воплощению истинного рыцарства, нужны люди в мундирах, вооруженные пистолетами, чтобы охранять двери в их великолепный дворец.
Но там было и чудо, с которым он вырос и сроднился. Мечтатель еще помнил время, когда отец брал его на руки, мягко поднимал, и его глаза оказывались вровень с замочной скважиной — старая зеленая краска в этом месте за многие столетия облупилась, и под ней виднелось нечто похожее на свинец или тусклое серебро.
Пиранези — это, видимо, был он, ни у кого другого не хватило бы на такое ни ума, ни таланта — исполнил здесь свой самый последний трюк, завершивший ансамбль площади. Каким-то образом зодчий умудрился разместить замочную скважину на одной линии с базиликой Святого Петра, которая находилась в паре километров отсюда, за Тибром. И если заглянуть в это маленькое отверстие, можно увидеть потрясающий пейзаж. Посыпанная гравием дорожка указывала прямо через реку на собор, обрамленный с обеих сторон мощными кипарисами, образующими тоннель и похожими на темно-зеленые восклицательные знаки, такие высокие, что не умещались в границах видимого пространства. В конце этого естественного тоннеля возвышался огромный церковный купол, отчетливо видимый в ясный день. Казалось, он парил в воздухе, словно поддерживаемый некоей волшебной силой.
Фантазер много знал о художниках и архитекторах. Купол был творением Микеланджело. Может, они с Пиранези когда-то встречались и договорились: ты строишь церковь, а я делаю замочную скважину, и в один прекрасный день кто-нибудь обнаружит это чудо.
Алессио легко мог себе представить, как архитектор при этой мысли крутит ус. И еще мечтатель вообразил, что здесь имеется множество других загадок, других секретов, не разгаданных за все эти столетия, дожидавшихся, когда он родится и пойдет по их следу.
«Ты это видишь?»
Это был ритуал скромный, маленький, но важный, с которого начинался каждый день его школьных занятий и каждая воскресная прогулка, проходившая через площадь Пиранези. Когда Алессио смотрел в замочную скважину, вид, что открывался за рекой, этот потрясающий, великолепный вид, становился для него новым доказательством, что мир един, а жизнь продолжается. И лишь в последнее время мальчик начал понимать, что его отцу подобное подтверждение требовалось ничуть не меньше, чем ему самому. И маленькая ежедневная церемония вновь и вновь обновляла и укрепляла невидимую связь между ними.
«Да. Все по-прежнему на месте, все в порядке».
Ну, теперь можно начинать очередной день. Школа, пение и игры. Привычный и безопасный ритм семейной жизни. И все прочие ритуалы. Празднование его дня рождения тоже стало своего рода церемонией. Переход в особый возраст — семь лет, магическая цифра — был замаскирован под детский утренник. Утренник, в ходе которого отец достал из «мешка счастья» глупейший подарок — нечто, показавшееся Алессио интересным, когда он прочел инструкцию на упаковке, но удивившее позднее своей никчемностью.
Это были очки «мушиный глаз», хрупкая пластмассовая игрушка, здоровенная, громоздкая и неуклюжая, да к тому же скверно сработанная, с такими хилыми дужками, что они свободно болтались за ушами, когда виновник торжества аккуратно пристроил их концы под своими длинными иссиня-черными волосами и попытался удержать на месте. Игрушка предназначалась для того, чтобы видеть реальность такой, какой ее видит муха. Стекла магических очков были фасеточными, линзы сами состояли из множества линз — наверное, их были сотни, — как в цветном калейдоскопе, но без кусочков цветной бумаги, мешающих смотреть. «Мушиный глаз» давал возможность видеть вселенную, состоящую из взаимосвязанных изображений одного и того же предмета — все одинаковые и все разные, все связаны и все независимы. И каждое из них считает себя реальным, а соседа — воображаемым, каждое, наверное, живет под влиянием такой вот полной иллюзии. Он хорошо это понимал, уж его-то, Алессио Браманте, просто так не проведешь. Все видимое могло оказаться ненастоящим, нереальным; каждый цветок, которого он касался, каждый глоток воздуха — все это могло сделаться не более чем крошечным фрагментом, выпавшим из чьих-то изменчивых мечтаний.
Скорчившись и плотно прижавшись к двери, стараясь не обращать внимания на строгий, нетерпеливый голос отца, фантазер осознал еще одну вполне взрослую мысль, одну из множества, роившихся в последнее время в мозгу. Это был не просто взгляд мухи на мир, но еще и взгляд Бога — далекого, безликого, бесстрастного Бога — откуда-то из заоблачных высот, который мог отвести взгляд в сторону, прикрыть один глаз и прищурить другой в попытке лучше понять свои творения.
