Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Первое, что Бурдашов почувствовал, когда очнулся, это какой-то отвратительный кислый вкус во рту и дрожь во всем теле. Электрошок, подумал он, они вырубили меня с помощью электрошокера. Значит, все-таки это провокация. Но что же последует теперь?
Его, несомненно, куда-то везли – в его собственной машине. В этом Бурдашова убеждал знакомый запах салона. Увидеть он ничего не мог – его лицо упиралось в мужское бедро, обтянутое грубой тканью поношенных брюк. От мокрой штанины тошнотворно пахло псиной. Однако как-то изменить положение Бурдашов не мог, его шею крепко сжимала чья-то каменная рука, не давая не только поднять голову, но даже пошевелиться.
Поскольку все происходило на заднем сиденье, а машина двигалась, Бурдашов рассудил, что, кроме него, в ней находятся, по крайней мере, еще двое. Намерения их были неизвестны. Бурдашов завязал бы с ними разговор, но в том унизительном положении, в каком он находился, можно было только мычать, а выставлять себя на посмешище ему не хотелось. Бурдашов решил подождать, пока незнакомцы заговорят сами. Но они помалкивали.
Сколько времени они находятся в пути, Бурдашов мог только догадываться, как, впрочем, и о том, куда они направляются. Между тем неприятный червячок уже начинал шевелиться в области сердца – Бурдашов вполне допускал, что период уговоров закончился и его ждет нечто более неприятное – слово «худшее» просто не хотелось употреблять.
По тому, как запрыгала машина, Бурдашов догадался, что они свернули с асфальта и едут по грунтовке, изрядно подмоченной дождем. Решив, что слишком далеко заехать просто не было времени, Бурдашов предположил, что они находятся где-нибудь в районе Битцевского лесопарка. Он и в хорошую погоду не был любителем природы, а уж такая несвоевременная прогулка ничего, кроме самых мрачных предчувствий, в нем не вызывала.
Неожиданно его машина будто взбрыкнула. Бурдашова подбросило на сиденье, а шея его, зажатая в замок крепким локтем, едва не переломилась пополам и отреагировала обжигающей болью, пронзившей тело от затылка до поясницы. Снаружи послышался характерный треск сминаемых кустов, скрежет веток о днище, а потом все вдруг стихло, и машина остановилась.
Бурдашов, надеявшийся на некоторое облегчение своего положения, был страшно разочарован. Сидевший рядом человек даже не шелохнулся. Лишь когда водитель перебрался на заднее сиденье, Бурдашову бесцеремонно запрокинули голову и сноровисто залепили глаза липким непрозрачным скотчем. Он так ничего и не успел увидеть. Зато прикосновение к лицу чужих грубых пальцев вызвало острое чувство отвращения, несмотря на то что пальцы эти, как ощутил Бурдашов, были в тонких резиновых перчатках. Запах, исходящий от резины, наводил на мысль о неприятных вещах – о хирургии, окровавленных салфетках, остро отточенных скальпелях и секционных столах.
Бурдашову невольно захотелось протестовать, кричать от ужаса, но реализовать это желание не удалось, потому что рот ему залепили тоже. Значит, говорить не придется, сообразил он, подавляя в себе приступ предательского страха, – только слушать.
Но он снова ошибся – никто не собирался ничего ему говорить. Вообще-то это был плохой признак. Бурдашову приходилось попадать в переделки – набираясь жизненного опыта, бывал он крепко бит, и в автокатастрофу угодил дважды, и машину у него взрывали, и у него была возможность убедиться, что чем меньше слов, тем энергичнее действие. Поэтому настроение сейчас у него было далеко не радужное.
Затем произошло, на взгляд Бурдашова, нечто странное. Его, ослепшего и онемевшего, грубо раздели, не побрезговав даже туфлями и носками, и выволокли на свежий воздух. Стоя в одних трусах под проливным дождем, Бурдашов лишь по слуху мог догадаться, что один из носителей резиновых перчаток роется в его автомобиле. Второй терпеливо мок рядом под дождем, предупреждая любую попытку со стороны журналиста вернуть себе свободу.
Странным было то, что эти люди, несомненно, что-то искали. Это было бы естественно, если бы встреча состоялась и Бурдашов получил в свои руки некий носитель информации. Но ведь ничего подобного не случилось, и не было смысла затевать спектакль. Для профессионалов такое поведение было, мягко говоря, не слишком обычным. Журналист мог предположить только одно – спецслужбы в данном случае лопухнулись, упустили объект, когда он шел на встречу, а теперь обыскивают его, Бурдашова, просто для очистки совести.
Конечно, все делалось как-то торопливо, грубо, совсем без изящества, словно действовали банальные налетчики, гопники, но в этом тоже мог быть некий расчет. Бурдашов решил, что ему будет о чем подумать, если, конечно, удастся дожить хотя бы до обеда. В этом он совсем не был уверен до той самой минуты, когда его, замерзшего и мокрого, затолкали на заднее сиденье «десятки», предварительно связав за спиной руки все тем же проклятым скотчем.
Но через некоторое время, придя в себя и убедившись, что давно уже ничего не слышит, кроме равномерного шума дождя, Бурдашов с облегчением понял, что его наконец оставили в покое и больше ему ничего не грозит, кроме перспективы подхватить воспаление легких. Для неподвижного лежания в одних трусах было чересчур прохладно.
Он и не стал лежать. Не без некоторого труда сполз с сиденья, босыми ногами нащупал сырую, прибитую ливнем траву. Липкая повязка на глазах при сильно задранной голове позволяла видеть узкую полоску земли под ногами. Сообразив это, Бурдашов медленно побрел прочь от машины, надеясь встретить кого-нибудь, кто поможет ему освободить руки. Собственный жалкий вид его нисколько не смущал – в мыслях он уже готовил новый сенсационный репортаж, в котором фигура униженного журналиста в трусах должна стать центральной и почти героической. И, пожалуй, он продаст этот репортаж на радио «Свобода» – так будет надежнее в целях дальнейшей безопасности.
Глава 1
Каждому ребенку известно, что милиция работает не покладая рук, в любую погоду, днем и ночью, забывая о пище и сне. И все-таки, когда начальство с генеральскими погонами вызывает тебя на ковер после восьми вечера, причем срочно и в крайне официальной форме, это не может не настораживать. Такое случается не так уж часто.
Полковника Гурова это тоже насторожило, хотя с начальником главка его связывали не только служебные, но и давние дружеские отношения. Генерал-лейтенант Орлов пробивался к служебным высотам не за счет интриг и влиятельных родственников, а тернистым путем оперуполномоченного, начав с самых низов. Наверное, поэтому он не растерял способности видеть в подчиненном прежде всего человека и был способен прощать мелкие слабости и даже некоторое своеволие, понимая, что безвольный опер – это уже профнепригодность.
Однако сейчас в голосе генерала не было даже намека на дружелюбие, и это выглядело странно. Как и то, что по телефону он позвонил сам, а не поручил сделать это секретарше. Опуская трубку на рычаг, Гуров задумчиво посмотрел на Крячко, с которым делил кабинет, и сказал:
– Как старый сыскарь, с уверенностью высказываю предположение, что в нашей богадельне произошло что-то из ряда вон выходящее. А я-то, старый дурак, уже мысленно лыжи до хаты навострил! Зарекалась ворона дерьмо клевать…
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
