Выглядел он очень взрослым, почти старым — усики, зачесанные назад гладкие темные волосы, худое вытянутое лицо давно не высыпавшегося человека. Но оказалось, что он старше Кольки всего-то лет на десять. Впрочем, узнал Колька об этом много позже.
— Давай, друг ситный, признавайся — на каком основании преследовал сотрудника уголовного розыска? — спросил Скальберг, когда Колька окончательно осоловел от сытости и тепла.
— Отвянь, дай поспать.
— Перебьешься на изжоге. Говори, зачем меня пас?
— Да чего тебя пасти, у тебя на морде написано — легавый.
— Уж больно ты дерзкий. Зовут-то тебя как, обморок?
— Не твое дело.
— А вот запру тебя в одной камере с урками отпетыми, посмотрим, как ты запоешь.
— Прав не имеешь!
— Очень даже имею. Должен же я установить твою темную личность, если ты мне не говоришь, как тебя зовут.
— Сам ты «темный», меня Колькой зовут, Шкелетом.
— Это фамилия такая — Шкелет?
— Сам ты фамилия. Кликуха у меня такая.
— А фамилия?
— Григорьев.
— Ну вот, теперь можно с тобой уже как с нормальным человеком говорить, а не как с уголовным элементом.
Через час Колька вышел через коридоры и внутренние дворы к Екатерининскому каналу, дал большого крюка через Михайловский сад и пошел к себе, на Охту. Теперь он был секретным сотрудником под псевдонимом Лев. Это Скальберг придумал — мол, ты, Колька, такой худой, что надо бы тебе придумать псевдоним Толстый, но это показалось обидным, и потому Толстого Скальберг переделал в Графа Толстого. Быть графом Кольке тоже не улыбалось, потому дядь Шура записал Кольку Львом.
Спустя два дня Шкелет прибежал прямо на хазу к Бальгаузену и взволнованно рассказал, что ходят тут какие-то, не то артельщики, не то просто кустари-одиночки, и вроде с них есть чем разжиться. Ванька вытолкал Кольку взашей да еще и напинал по тощему заду — мол, не твоя забота фраеров высматривать.
Но Колька оказался прав — действительно, стали появляться то тут, то там артельщики, говорили, что с-под Новгорода, плотничают на новую власть, и вроде захоронку буржуйскую нашли, и теперь барыш карман жег, искали женской ласки и веселой жизни.
Бальгаузен и решил деревенских «попугать». Сам решил, потому что мужики были хоть и не дюжие, но в случае чего могли мелким шкетам и по шеям надавать. Взял с собой на дело только старшаков и пошел. Да только «артельщиками» оказались начальник угро Кошкин и его помощник Скальберг. Не успели «попрыгунчики» завыть-заулюлюкать, как достали менты волыны, положили всех мордами на землю и повязали. Потом на хазу уголовка нагрянула и повязала всю банду: и Маньку Соленую, которая как раз новый саван на машинке строчила, и жестянщика Демидова, починявшего боты с пружинками. Так история «попрыгунчиков» и закончилась.
Колька рассчитывал, что его, как и прочих «попрыгунчиков», определят в какую-нибудь колонию или школу-коммуну, где жизнь, конечно, тоже не сахар, но все же кормят регулярно, однако у Скальберга были совсем иные планы.
— Николай, есть у меня к тебе серьезное и опасное поручение, — сказал дядь Шура, когда Колька спустя два дня объявился на условном месте. — Заставить я тебя не могу, но кроме тебя никто не справится.
Ванька Белов по прозвищу Белка, как и его незадачливый тезка Бальгаузен, начинал криминальную карьеру еще до революции. Гоп-стоп, кражи, душегубство, полный набор. После Октября, приглядевшись к методам новой власти, перешел в самочинщики.
Самочинка — это просто. Приходят к какому-нибудь мелкому буржую трое в кожаных куртках, машут перед носом бумажками — мол, чекисты, мандаты при нас. Хозяину дают ознакомиться с бумажкой — постановление об обыске и реквизиции, и даже какая-то размытая печать и подпись. Вызывают понятых, заставляют расписаться и начинают обыск. Выгребают все, что на хате есть, подчистую, складывают на подводу и, если кто возмущается, дают расписку: «ивица на улицу Гороховую дом 2 в комнату 102, к таварищу Белову». Где ж бедному знать, что его попросту ограбили? Реквизиции в ту пору были явлением распространенным — деньги-то новой власти нужны, вот и национализировали все подряд. И если уж кто владел золотом-бриллиантами, их в первую очередь экспроприировали.
Тот, кто происхождения пролетарского, конечно, идет в ЧК, предъявляет часовому «пропуск» — мне, мол, к товарищу Белову, разобраться, на каком таком полном праве… А часовой ну ругаться: какой товарищ Белов? нет у нас Беловых! бумажка липовая, вас таких уже знаешь сколько?! Дуй за угол, на Адмиралтейскую, 8, там уголовкой занимаются, а у нас здесь контру ловят.
Делать нечего, приходит человек на Адмиралтейскую, где тогда уголовка на третьем этаже заседала. Обнесли бедного, забрали последнее — брегет дедовский, наградной, пару золотых империалов, кое-как сколоченных за несколько лет, серьги золотые покойной жены, кольцо обручальное да овчинный полушубок… А там уже полный коридор таких же бедолаг, и все — к товарищу Белову.
Но это только если бог миловал, вразумил и смелости дал меньше, чем достаточно. Бывали случаи, когда гражданину не нравились лица «чекистов», пришедших с обыском. Начинал бедняга права качать: мол, подпись неразборчивая и печать фальшивая. Ладно, если только бока такому смельчаку намнут, руку сломают или глаз выбьют — считай, легко отделался. А могли и застрелить, и зарезать.
Ванька-Белка работал сначала с опаской. Самочинщиков кругом полно, все хотят свой кусок урвать. Набрал Ванька в подручные пару проверенных ребят, через наводчика верного, который на Сенном рынке терся, находил какого-нибудь зажиточного мещанина и просто под видом чекистов грабил. А потом решил — чего я буду почем зря рисковать? Подмял под себя несколько банд самочинных, которые тоже по трое-четверо ходили, и уже они ему часть награбленного отдавали. И набрал Белка силу такую, что о нем по всему Питеру с опаской шептаться стали — дескать, и вправду у него в ЧК рука есть, если поймать его не могут. А пойди его поймай, когда и на Мойке грабят, и на Обводном, и на Лиговке — и все оставляют записку: «ивица на Гороховую, 2…»
Подсчитали в уголовке количество самочинных реквизиций, сравнили почерк преступлений, и получилось, что в банде у Белки не меньше полусотни голов, это если с наводчиками считать. А народ-то волнуется, и из ЧК грозят — что, мол, вы там, не можете бандюков угомонить? Война, контрреволюция кругом, а тут еще разухабилась разная тварь. Кровь из носу — ликвидировать бандитизм. А как его ликвидируешь, если половину старой сыскной службы, которая еще при царе была, поубивали во время переворота? Старые картотеки с отпечатками пальцев и фотографиями королей преступного мира уничтожили. Через день да каждый день агентов угрозыска то в подворотне, то при исполнении убивали — нет закона кроме ствола и заточки.
Начальник угро Кошкин решил сосредоточиться на самых одиозных фигурах. И Белку поручил своему заму Скальбергу. Скальберг хоть молодой и всего два года грабителей и душегубов ловил, а уже опытный сыщик. Единственный у него недостаток — теперь вся питерская кодла в лицо знала Скальберга и походку его в темноте различала. Скальберг не был ни ловким, ни сильным, ни отменным стрелком, но хитростью и умом брал за десятерых. Он это называл «логикой», что выдавало в нем человека явно непролетарского происхождения, но народу в уголовке не хватало, и потому никто особо не спрашивал у Александра, какого он роду-племени. Ловил жуликов да бандитов пачками — и на том спасибо.
