Оливия заняла оборону точно в середине дверного проема — на случай если мне вдруг захочется войти.
— Холли почти готова, — сказала она.
Положа руку на сердце с гордостью и сожалением заявляю: Оливия — настоящая красотка, высокая, с изящным узким лицом, копной пепельных волос и совершенными формами, которые не сразу замечаешь, зато потом ничего кроме них не видишь. Сегодня Оливия надела дорогое черное платье, тонкие чулки и бабушкино бриллиантовое колье, приберегаемое для особых случаев, — сам папа римский, сняв камилавку, утер бы пот со лба. По части деликатности мне до папы далеко, я только присвистнул.
— Важное свидание?
— Мы идем ужинать.
— «Мы» — значит, опять с Мотти?
Оливия слишком умна, с пол-оборота ее не заведешь.
— Его зовут Дермот, и — да, снова с ним.
— Гм, четвертое свидание… — заметил я с восхищенным видом. — Значит, сегодня та самая ночь…
Оливия повернулась к лестнице.
— Холли! Папа приехал!
Я улучил момент и проскользнул в холл. «Шанель номер пять» — как и всегда, с момента нашей встречи.
— Папа! Иду-иду-иду! — раздался голос сверху. — Я только… — И дальше ничего не разобрать — Холли объясняла что-то важное, нимало не заботясь о том, слушают ли ее.
— Не торопись, крошка! — крикнул я и направился в кухню.
Оливия вошла следом и заявила:
— Дермот появится с минуты на минуту.
Я так и не понял — угрожала она или оправдывалась.
— Мне не нравится физиономия этого парня. У него нет подбородка. Никогда не доверял людям без подбородка. — Я распахнул холодильник и заглянул внутрь.
— Ну, к счастью, твои вкусы в отношении мужчин никого не волнуют.
— Волнуют — если ты настроена всерьез, и он будет околачиваться вокруг Холли. Как, говоришь, его фамилия?
Однажды жена — мы как раз начали подумывать о разводе — грохнула дверцей холодильника мне по голове. Сейчас Оливию так и подмывало повторить. Я стоял, нагнувшись, чтобы было удобнее, но она сдержалась.
— А зачем тебе?
— Пробью через компьютер. — Я вытащил пакет апельсинового сока и взболтал. — Что это за дрянь? С каких пор ты перестала покупать приличные продукты?
Оливия поджала губы, покрытые легкой прозрачной помадой.
— Не смей пробивать Дермота через компьютер, Фрэнк.
— У меня нет выбора, — приветливо сообщил я. — Надо же убедиться, что он не педофил!
— Боже мой, Фрэнк! Он не…
— Может, и нет, — согласился я. — Кто знает? Наверняка разве скажешь, а, Лив? Лучше перепроверить, чем потом горевать.
Я открыл пакет и отпил большой глоток.
— Холли! — Оливия повысила голос. — Поторопись!
— Я не могу найти лошадку! — Над головой раздался топот.
— Они выбирают одиноких мамочек с милыми детишками, — объяснил я Оливии. — Как ни странно, среди них масса типов без подбородка. Никогда не замечала?
— Нет, Фрэнк, не замечала. Ты не имеешь права пользоваться служебным положением и запугивать…
— Вот в следующий раз покажут педофилов по телевизору, обрати внимание: белый фургон — и никакого подбородка, честное слово. На чем ездит Мотти?
— Холли!
Я еще глотнул сока, вытер горлышко рукавом и убрал пакет в холодильник.
— На вкус — кошачья моча. Давай я увеличу алименты, купи приличный сок, а?
— Твои алименты даже если утроить, все равно на пакет в неделю не хватит, — ласково и холодно ответила Оливия, взглянув на часы.
Если тянуть кошку за хвост слишком долго, она покажет коготки.
Холли разрядила обстановку, выскочив из комнаты с криком: «Папа-папа-папа!» Я оказался у подножия лестницы как раз вовремя: Холли скатилась по ступенькам вертящейся петардой — золотая паутина волос, розовые искры, — повисла у меня на шее, обвив талию ногами, и хлопнула по спине школьным портфелем и плюшевой лошадкой по имени Клара, видавшей лучшие времена.
— Привет, игрунка, — сказал я, целуя дочь в макушку. Холли была легкой, как фея. — Как прошла неделя?
— Куча дел, и я не игрунка, — строго сказала Холли, нос к носу. — Что такое игрунка?
Холли девять, у нее тонкая кость и нежная кожа — точная копия родственников по маминой линии; мы, Мэки, — крепкие, толстокожие и густоволосые, скроенные для тяжелой работы в дублинском климате; только глаза у нас особые. Когда я впервые увидел Холли, она взглянула на меня моими же глазами — огромными распахнутыми голубыми озерами, сразившими меня как удар электрошока, и мое сердце до сих пор каждый раз екает. Пускай Оливия сменит мою фамилию, как старую почтовую бирку, пусть набьет холодильник противным соком, пусть приглашает педофила Мотти на мою половину кровати, но ей никогда не справиться с этими глазами.
— Это волшебная фея-обезьянка, которая живет в заколдованном лесу, — ответил я Холли.
Во взгляде дочери одновременно читалось и «ух ты», и «да ладно».
— Так чем ты занята, игрунка?
Она соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.
— Мы с Хлоей и Сарой хотим сделать группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? А Сара написала песню, а… — Мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу через голову Холли, но Оливия спохватилась и снова взглянула на часы.
Перед домом мы столкнулись с моим другом Мотти — заурядным, безупречно законопослушным парнем; это я знаю точно, поскольку пробил его номерной знак в их самое первое свидание. Дермот даже ни разу не припарковал свою «ауди» в неположенном месте и не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.
— Добрый вечер, — сказал он мне, дернув головой, как на электрическом стуле. — Привет, Холли.
— Как ты его зовешь? — спросил я Холли, пристегивая ее к детскому сиденью.
На пороге Оливия — вылитая Грейс Келли — целовала Мотти в щечку.
Холли пригладила гриву Клары и пожала плечами.
— Мама хочет, чтобы я говорила «дядя Дермот».
— А ты?
— He-а. Вслух никак не зову. Про себя называю Осьминог. — Холли зыркнула в зеркало заднего вида, проверяя, не влетит ли ей за прозвище, и заранее упрямо выставила подбородок.
— Замечательно! Узнаю родную кровь! — Я рассмеялся и резко развернул машину. Взвизгнули тормоза, и Оливия с Осьминогом подпрыгнули от неожиданности.
С тех пор как Оливия взялась за ум и вышвырнула меня, я живу на набережной, в большом многоквартирном доме, который в девяностые годы построили, видимо, по проекту, родившемуся в воспаленном воображении Дэвида Линча. Пушистые ковры совершенно заглушают шаги в коридоре, однако даже глухой ночью со всех сторон раздается гудение пяти сотен мозгов: жильцы мечтают, надеются, строят планы, нервничают, размышляют. Я вырос в муниципальной многоквартирной хибаре и вроде бы должен привыкнуть к жизни в улье, но тут другое: соседи мне не знакомы, мы с ними не видимся, я понятия не имею, когда они уходят, как приходят. Может быть, они вообще не уходят, а забаррикадировались в квартирах — и думают. Во сне я вполуха прислушиваюсь к гудению их мозгов: вдруг да придется вскакивать с постели и защищать свою территорию…
