Я мог чувствовать, слышать, ощущать каждую подробность постигшего меня бедствия: нестерпимо сдавлены легкие — липнет к телу саван — давит гроб — равномерно стучит лопата могильщика — незримое, но внятное приближение Червя-Победителя.
Вопль истинной муки бился в моей гортани. Я раскрыл спекшиеся от ужаса губы, молясь, чтобы этот вопль избавил меня от несказанных терзаний в могиле.
Но прежде чем я испустил предсмертный крик (который, без сомнения, всполошил бы всю округу и причинил мне большое смущение), сквозь плотную ткань фантазии забрезжило смутное сознание действительного моего положения.
Внезапно я постиг, что звуки, принятые мною за стук лопаты, на самом деле представляли собой глухие удары в дверь: какой-то неведомый посетитель стоял у входа в мое обиталище, точнее — у входа в обиталище, которое я разделяю с возлюбленной тетей Марией и ее ангелоподобной дочерью, моей милой маленькой кузиной Виргинией.
Я вытащил из кармана носовой платок и, застонав от облегчения, утер влагу, что выступила на моем челе во время граничившей с явью фантазии. Отложив трактат Вальдемарара, я прислушался к тому, что доносилось от двери. Сначала раздались четкие шаги моей святой «Матушки» (так я любовно называю свою тетю в благодарность за ее материнское обо мне попечение), которая спешила отворить дверь. Затем, уже не столь разборчиво, донесся ее голос, приветствовавший посетителя.
Мгновение спустя уверенная поступь эхом отдалась в коридор, а затем последовал сильный, решительный стук в дверь кабинета.
Стряхнув с себя пережитый ужас, все еще льнувший к моей душе, я пригласил посетителя войти. Дверь резко распахнулась, и в проеме показался высокий широкоплечий человек. Мгновение он стоял так, неодобрительно озирая мое жилище, после чего вынес приговор столь громогласно, что его слова отдались в моих ушах, подобно пушечному выстрелу. И не только звучность этой реплики поразила меня, но и ее содержание.
— Чтоб я провалился — темно, как у крота в норе! — пророкотал незнакомец.
Столь неожиданным было замечание, что я инстинктивно повернулся в кресле и раздернул тяжелые шторы, заслонявшие окно у меня за спиной. Час был поздний (приближалось время ужина), погода плохая, а потому лишь скудный дневной луч присоединился к свету настольной лампы. Однако дополнительное освещение позволило мне лучше разглядеть гостя.
Впечатляющая фигура. Хотя роста ему немного недоставало до полных шести футов, сложения он был поистине геркулесова. Главным образом такое впечатление производила очень прямая, военная осанка и необычайная ширина плеч и груди. Густые черные волосы обрамляли не менее выразительное лицо. Что-то в этих чертах — пронзительно-голубые глаза, ястребиный нос, выдающийся вперед подбородок — говорило о безграничной силе, таящейся внутри, и о решимости. К этому следовало добавить не столь явное, но все же отчетливо ощутимое добродушие. И все же самой замечательной особенностью этой физиономии был густой румянец, предполагавший суровую жизнь на открытом воздухе.
Последнее наблюдение подтверждалось и одеждой: хотя это был вполне безукоризненный с точки зрения покроя и моды костюм — сюртук с высоким воротником, серые в полоску брюки, накрахмаленная манишка и лазоревый галстук, — формальное облачение явно стесняло своего хозяина, привыкшего, по-видимому, к более свободному наряду фермера или охотника.
Я сделал эти наблюдения в первые несколько секунд визита. Незнакомец не спешил представиться, и, твердо вознамерившись безотлагательно выяснить его личность, я уже раскрыл было рот и хотел заговорить. Но прежде, чем я успел задать вслух свой вопрос, мой посетитель извлек из кармана сложенный лист бумаги и широким жестом развернул его.
— Сдается мне, лучше сразу сказать, кто я такой, пока вас землетрусение не разразило от любопытства, — заговорил он с явным провинциальным выговором. Что-то странно знакомое почудилось мне в его манере говорить, как будто я слышал прежде этот голос. Где я мог его слышать, оставалось для меня загадкой, поскольку видел я этого человека впервые — в этом сомнений не было. — Как тут будешь читать при таком скверном свете! — проворчал он, так и эдак поворачивая свою бумажку.
Сосредоточив внимание на сем предмете, я отметил, что он представляет собой печатную страницу из книги или журнала. Неровный правый край листа служил очевидным доказательством того, что страница была вырвана небрежно или же во гневе.
Найдя удобное для себя положение, незнакомец принялся читать вслух — судя по манере исполнения, это занятие было ему не вовсе чуждым, однако и не слишком привычным. Некоторые запинки отнюдь не убавляли выразительности этой декламации, оживлявшейся колоритными ругательствами.
— «Сверх того, мы считаем это про… произведение предо-су-дительным» — челюсть сломать можно, чтоб меня разорвало! — «из-за обилия встречающихся в нем вульгарных выражений…»
Развлечение, которое могло бы доставить мне это зрелище, быстро сменилось недоумением, поскольку я не мог не признать мой собственный текст — отрывок из статьи, которую я недавно предоставил многообещающему новому журналу мистера Томаса Уайта «Южный литературный вестник».[2]
Я начал уже прозревать истину, но тут меня отвлек оживленный шум под окном. Казалось, будто там собралась стайка болтливых школьников. Хотя слова разобрать было трудно, интонацию восторженного изумления я бы ни с чем не спутал.
Мой же посетитель твердо вознамерился довести чтение до конца:
— «Если автор желает выставить себя на посмешище, это его личное дело. Но мы не видим резона поддерживать такое начинание и самих себя могли бы упрекнуть в попустительстве, если бы не предостерегли несведущих против подобной стряпни».
Этим суровым, хотя и вполне заслуженным выводом заканчивалась моя статья, а с ней — и декламация незваного гостя. Оторвав свой взгляд от бумаги, он скомкал ее и, не церемонясь, швырнул на мой рабочий стол.
— Итак, сэр, — произнес он, уперев руки в боки и с вызовом взирая на меня. — Полагаю, вы не станете отрицать, что эти не-бла-госклон-ные слова написаны вами?
— Ни при каких обстоятельствах я бы не отрекся от своего мнения! — холодно возразил я. — Но я настаиваю на своем праве получить объяснение: по какой причине вы вторгаетесь в мой дом?
— Ну, если до сих пор не скумекали, не так уж вы востры, как люди думают, суда по вашим цветистым оборотцам.
Эта отповедь вызвала у меня такое возмущение, что, невзирая на явное физическое превосходство противника (не говоря уж о том, что мои туго натянутые нервы были окончательно измотаны изучением книги Вальдемара), я приподнялся с места, готовый вышвырнуть наглого незнакомца из своего кабинета.
Но в этот самый момент вновь раздались шаги, и в комнату ворвалась какая-то низкорослая фигурка. Я узнал Джимми Джонстона, младшего сына купца, проживавшего в соседнем доме. За ним по пятам следовало с полдюжины закадычных друзей. Все они столпились в дверях, маленький Джимми возвел очи горé, по лицу его разлился восторг, словно он созерцал одно из признанных чудес света: покрытые снегом вершины могучих Скалистых гор, например, или ревущие водопады Ниагары.
