К советам связиста Дрёмова Аникин прислушался. Валяясь на прогретых весенним солнышком шпалах, высматривал в бинокль. Заучивал местность, намечая вместе с командирами отделений возможные ориентиры. Все надеялся, что наступление начнется с темнотой. Но приказы не обсуждают. Штрафников погнали на вражеские позиции перед закатом, когда они были для оборонявшихся как на ладони. Без всякой огневой поддержки.
И вот теперь взвод уткнулся животами в пойменную водицу под кинжальным огнем фашистских пулеметов. Свист этих кинжалов становился все плотнее и настырнее. Черемизов на левом фланге попытался ответить в сторону немецкого пулеметного гнезда из своего «Дегтярева». На него тут же обрушился поток трассеров. Эх, окопаться бы ему получше, разделают парнишку к чертовой матери под орех.
Мамедов, воспользовавшись тем, что внимание фашистов переключилось влево, пытается проползти вперед. За ним следует все отделение. Кто-то из мамедовских привстает и бросается перебежкой вперед. Тут же фонтанчики грязи вскипают возле его ног. Сделав несколько шагов, он бросает далеко перед собой гранату, а потом плашмя плюхается на землю. Срезали бойца!..
Но нет, тот неутомимо продолжает карабкаться вперед, до тех пор, пока не замирает в ложбинке. Неглубокая, но от вражеских пуль защищает надежно.
Граната оказывается дымовой. Робко пыхнув несколькими серо-черными клубками, густой дым повалил уверенней, рваными облачками застя обзор фашистам. Вскоре дымовая завеса растянулась уже на несколько метров.
Бойцы взвода, не дожидаясь команды, тут же, кто ползком, кто вскочив на ноги, стали продвигаться вперед. Для немцев дымовая завеса стала полной неожиданностью. Они пытались сохранить стрельбу в прежних секторах обстрела, но все равно трассеры метались в дыму наобум.
Эрдэгэшка[1]чадила всего минуту, но за это время взвод успел подобраться вплотную к завесе, выиграв у вражеских пулеметчиков без малого полсотни метров. Минута на войне – это целая вечность.
V
Только теперь Аникин признал в бойце, метнувшем дымовую гранату, Кокошилова. У него кацавейка с широкой выцветшей заплатой через всю спину. «Это, коль побегу, чтоб фрицу целиться легче было…» – геройски шутил Гена.
Бои под Балатоном, а потом под Веной здорово изменили бывшего уголовника Гену Кокошилова. Поварило его в кровавой солдатской «каше из топора», как кожуру с печеной картошки, содрало коросту лагерных привычек и принципов. Но ухарства только прибавилось.
Вот и сейчас, шельма, перехитрил костлявую – мало того, что сам чечетку с пулеметными очередями станцевал, так еще и занавес устроил. И где его угораздило эрдэгэшку эту раздобыть? Андрей такого дефицита на передовой уже сто лет не встречал.
Теперь, в сгустившихся сумерках, было хорошо видно, как пламя пулеметного огня вырывается из оконного проема в деревянном строении. Небольшой, но ладно скроенный домишко стоял на самом краю фольварка, заслоняя от глаз другие, более внушительные строения. Скорее всего, сарай. Все у них тут ладно скроено, словно игрушечное. Ни одного ветхого или покосившегося дома взгляд Андрея не встретил, пока они пересекали всю Померанию. Хозяйственные, гады… Ну да ничего, сейчас мы внесем в это кукольное царство легкую неразбериху.
Мысленно сформулированное Андреем желание вдруг сбылось, да с таким шумом и грохотом, что он на миг застыл от неожиданности. Домишко вдруг разлетелся в щепки. При этом полыхнуло и ухнуло с такой силой, что перехватило дыхание. Вот так чудо чудное… Но эта доля секунды переживания зримого чуда сменилась осознанием реальности происходящего. Грохот не исчез полностью, а, немного утихнув, превратился в мерное урчание танкового двигателя.
VI
«Тридцатьчетверка» двигалась наперерез, на крейсерской скорости, прямо на фольварк. Это ее орудие с первого выстрела разнесло пулеметную точку, угнездившуюся в сарае. Осколки и щепы от взрыва еще не успели осыпаться на землю, а взвод, по команде Андрея, бросился вперед.
Тут же сразу в нескольких местах позади снесенного снарядом сарая зажглись в вечерней мгле огневые точки. Немцы стреляли из винтовок и автоматов. На правом фланге с новой силой запылал факелок второго пулемета.
Спасительный танк двигал напролом. Выскочив с фланга прямо перед наступавшим взводом, он закрыл своим корпусом бойцов от шквального огня оборонявшихся.
Это был шанс, и упускать взводу его никак было нельзя.
– Огонь! Огонь!.. – хрипло выкрикивал команды Аникин, то и дело заглушая собственный голос очередями из своего ППШ. Андрей, прошедший от Днестра через Вислу и Балатон к Одеру с родной «самозарядкой», все никак не мог привыкнуть к «шмагину», его массе и взрывной огневой мощи. Пистолетами-пулеметами роту вооружили почти поголовно накануне, снабдив приличным боезапасом. По секрету старшина стрелкового батальона сообщил, что по поводу ППШ для штрафников поступило особое распоряжение из штаба дивизии. Командование расщедрилось на пистолеты-пулеметы по причине острого недокомплекта личного состава по дивизии. После ожесточенных боев за расширение Кюстринского плацдарма в подразделениях не хватало до четверти, а в отдельных батальонах – до трети бойцов. Выходило, что «шуриков»[2], а заодно и постоянный состав ОАШР, обеспечили тем, что высвободилось после понесенных на плацдарме общих потерь.
После классической винтовочной выверенности СВТ[3]все поначалу казалось в «папаше», как ласково называли ППШ бойцы, чересчур – слишком тяжеловат, слишком короток, слишком скорострелен. Рожковых магазинов, значительно облегчающих вес автомата, выдали на роту единицы. В полном составе они отошли в распоряжение постоянного состава, но Аникину не достались. Приходилось ему, как и своим подчиненным, возиться со старым, барабанным магазином, требовавшим при заряжании терпения и времени. «Считай до семидесяти одного!..» – посмеиваясь, в шутку именовал эту нудную процедуру командир первого отделения, не унывающий Шевердяев.
Однако в первой же атаке проявились явные плюсы «папаши» – его надежность и мощь, неоценимые в ближнем бою. Сразу несколько автоматов Шмагина, одновременно строчивших в цепи наступавших, создавали плотную стену огня, которая накатывала на противника, оглушая и дезорганизовывая его перед рукопашной схваткой. Как раз то, что требовалось для вгрызания в неприступные кольца обороны вокруг Зееловских высот. К тому же «папаша» был неприхотлив в обиходе. Плевать ему, какая на передовой погода, дождь, грязь, снег, мороз – все ему по боку. Из любой пылищи его извлеки, изваляй в грязи, а ему – хоть бы хны. Отряхнулся, как мохнатый барбос, – и давай строчить, обильно поливая врага раскаленной сталью и цветными металлами.
